Плоскость морали - [71]

Дибич помолчал, потом поднялся. Хотелось остаться одному, подумать. Но мысли снова путались. Андрею Даниловичу казалось, что он, несмотря на прояснившуюся ситуацию, запутался в происходящем ещё больше, а главной причиной путаницы было непонимание. Если правда, что из-за любви к Нальянову восторженная и экзальтированная девица когда-то наглоталась сулемы — можно понять, что он не желает повторения подобных инцидентов. Конечно, такое бремя душа вынесет с трудом. Хотя… иному это даже польстило бы, пронеслось у него в голове. Но не Нальянову, это чувствовалось. И в то же время, Юлиан никогда не казался страдающим, и его проступавший временами цинизм был не напускным.

И было что-то ещё, что не позволяло до конца поверить Нальянову. Смерть Анастасии проступила на его лице не облегчением, как пытался уверить его Юлиан, а странным восторгом, торжеством — это Дибич видел. Выходит, Нальянов сказал далеко не всё.

Глава 16. Новые недоумения

Заведи дневник — и не заметишь, куда он тебя заведёт.

Мэй Уэст

Дибич неожиданно вспомнил, что Бартенев после встречи у Ростоцкого сказал Нальянову, что тот несчастен. Тогда это показалось Андрею нелепостью, но сейчас вдруг вспомнилось и заинтересовало. Вспомнил он, что и Нальянов был покороблен этими словами. Дибич не любил представителей поповского сословия, и то, что Бартенев, безусловно, умнейший и талантливейший человек, выбрал дорогу в никуда, удивляло и даже отталкивало.

Но теперь, выйдя от Нальянова, Андрей торопливо устремился к церкви, надеясь застать там Бартенева.

Ему повезло — он увидел монаха на церковном дворе: тот нёс несколько поленьев в свою каморку.

— Григорий!

Монах обернулся, узнал однокашника и остановился, оглядев Дибича странным, лишённым любопытства, даже несколько скучающим взглядом. Андрей подошёл. Он помнил, что Григорий и в годы гимназические был неразговорчив, часто казался задумчивым, если же заговаривал, был скуп на слова, прост и лаконичен. Сейчас Дибич не стал петлять.

— Слушай, я как-то слышал твой разговор с Нальяновым… Ты, кстати, давно его знаешь?

Монах опустил вязанку на траву.

— Лидию Витольдовну, тётку его, много лет знаю, его здесь как-то встречал, тут и познакомились.

— А почему ты назвал его несчастным? Я слышал это.

Агафангел не удивился, но пожал плечами и ничего не ответил.

— Помнишь, ты сказал как-то в гимназии, что любой негодяй несчастен… или уж не умён до крайности.

— Ты запомнил? — в голосе монах промелькнула тень удивления.

— Запомнил, — Дибич с некоторым удивлением разглядывал монаха Агафангела, в коем по-прежнему старался видеть Григория Бартенева. Тот казался выше и стройнее, чем был в гимназические годы, при этом Дибич то и дело натыкался на странный взгляд монаха — смотрящий на него, но, казалось, невидящий. Он вспомнил, что подобным неоднократно удивлял его и Нальянов. — Ты считаешь Нальянова подлецом?

Чернец молчал, потом на переносице его проступила заметная морщина.

— Почему? Он из тех сильных, кто не понимает чужой слабости… и даже своей не понимает. Но подлец… Он мне не исповедник, чего же его судить-то? Кстати, вчера в Сильвии, сказывают, когда всё случилось, ты с ним был? К Иртеньеву привели этих девушек и Харитонова, говорят, это убийство. Точно ль так?

Дибич кивнул и коротко рассказал о произошедшем. Бартенев внимательно слушал, изредка вставляя короткие уточняющие вопросы. Он, как выяснилось, не очень запомнил девиц, и не знал точно, как выглядела убитая. Дибич описал Анастасию, отметив, что погибшая была отвергнутой любовницей Юлиана, и что Нальянов отнёсся к убийству с полным безразличием: его молчать об этом не просили, а реакция монаха была ему интересна.

Но Агафангел выслушал его с каменным лицом и промолчал.

* * *

Между тем Вениамин Вельчевский, обнадежённый словами Нальянова, снова внимательно листал дневник Анастасии Шевандиной. Юлиан не ошибся — грязи и сплетен тут было предостаточно. Анастасия подлинно оправдывала слова Нальянова: она ни о ком не говорила доброго, и похоже, подлинно ничего хорошего в людях не видела.

Вельчевский пропускал строки о Нальянове, в которого Анастасия вначале вцепилась по жадности, потом влюбилась, как кошка, но потом на нескольких страницах злобно проклинала, и методично отмечал в дневнике факты и упоминания о тех, кто был на пикнике. Деветилевич, Левашов, Харитонов, Гейзенберг, братья Осоргины. О последних почти ничего не было, лишь мелькали злые насмешки над уродством Лизаветы и скользили уничижительные фразы о её женихе. «В сказочке Иван-царевич целовал жабу — и она становилась принцессой. Но наша жаба-Лизонька нашла Ивана-дурака, и от брачной ночи глупо ждать чудес…» Вельчевский поморщился от этой безжалостной и циничной фразы. Не менее резко Шевандина писала о Гейзенберге и Харитонове. Жалкие глупцы и недоноски, готовые всю жизнь повторять чужие мысли, ничтожества.

Но, помимо ругани, проступали и факты.

Харитонов пытался ухаживать за самой Анастасией, но жалование преподавателя гимназии на полставки было в её глазах смехотворным. Оказывается, молодой человек делал предложение. Анастасия ответила, что не хочет торопиться с замужеством, считая, что стоит оставить этого дурака как запасной вариант, но покуда она считала, что может претендовать на что-то и получше. Записи эти датировались концом февраля. В феврале у Анастасии была связь с Нальяновым.