Плоский мир: краткая история ХХI века - [169]

Во многом исламо–ленинизм возник в том же самом историческом контексте, что и радикальные европейские идеологии XIX–XX столетий. Фашизм и марксизм–ленинизм зарождались на фоне стремительного индустриального развития и модернизации Германии и Центральной Европы, в странах, где большинство населения, прежде жившее большими семьями в сплоченных деревенских общинах, внезапно столкнулось с распадом традиционного уклада, где отцы и дети начали массово мигрировать в города и работать на крупных промышленных предприятиях. В этот переходный период молодые люди особенно быстро утрачивали свою самоидентификацию, чувство устойчивости миропорядка и личного достоинства, которое прежде обеспечивалось традиционными социальными структурами, Именно в этом вакууме возникли фигуры наподобие Гитлера, Ленина и Муссолини, которые убеждали молодежь в том, что Способны подсказать ей достойный выход из растерянности и унижения. Да, говорили они, вы покинули свою родную деревню или городок, новы по–прежнему гордые, достойные члены одной большой семьи: рабочего класса в одном случае, арийской нации — в другом.

Бен Ладен предложил молодым арабам и мусульманам идеологическую альтернативу того же сорта. Первым человеком, кто отметил симптомы исламо–ленинизма у заговорщиков 11сентября — увидел в них не фундаменталистов, а приверженцев радикального и агрессивного политического культа, — стал Эдриан Каратницки, президент организации «Дом свободы». В статье «Нэшнл ревю» от 5 ноября 2001 года, озаглавленной «Под самым нашим носом», Каратницки поделился следующим наблюдением: «Главные исполнители… были выходцами из привилегированных семей, получившими хорошее образование. Никто из них не прошел в жизни через материальные лишения или политические преследования». Никто из них, по–видимому, не был воспитан и в каком–то особенно фундаменталистском духе. Более того, главные участники событий 11 сентября (например, Мохаммед Атта и Марван аль–Шеххи, которые жили в одной квартире в Гамбурге и учились в Техническом университете Гамбург–Гарбург), по–видимому, все попали в ряды «Аль–Каиды» через местные религиозные ячейки и молитвенные группы — уже после того, как переехали в Европу.

Никто из заговорщиков не был завербован Бен Ладеном на Ближнем Востоке, а затем, задолго до своей миссии, заброшен в Европу, замечает Каратницки. Наоборот, практически все они уже долгое время жили среди европейцев и успели в полной мере почувствовать свое изгойство. В поисках понимания и участия они приходили в местную мечеть или молитвенную группу, переживали «второе рождение», попадали под влияние радикалов–исламистов, отправлялись для практической подготовки в Афганистан — и пожалуйста, на свет появлялся новый террорист; Их религиозное обращение не было частью индивидуальных поисков смысла жизни, оно выходило далеко за пределы фундаментализма. Они сами обратили ислам в политическую идеологию, современный религиозный тоталитаризм. Если бы угонщики самолетов 11 сентября учились в 1970–х годах в Беркли, из них бы получились прекрасные троцкисты. «Чтобы понять действия террористов 11 сентября, надо вспомнить классический образ революционера: человек, оторванный от корней, выходец из среднего класса, во многом сформировавший свои взгляды в эмиграции. Другими словами, образ Ленина в Цюрихе, Пол Пота или Хо Ши Мина в Париже. Для них исламизм — новая формула всемирной революции, а Бен Ладен — ШейхГевара, — писал Каратницки. — Так же, как лидеры американского движения «Везер андеграунд», немецких отрядов «Баадер–Майнхоф», итальянских «Красных Бригад», японской «Фракции Красной Армии», исламские террористы были недавними студентами, эволюционировавшими в адептов новейшей тоталитарной идеологии».

Так случилось, что мой каирский друг, профессор журналистики Абдалла Шяяйфер, был знаком с Айманом аль–Завахйри, правой рукой и главным идеологом Бен Ладена, в те времена, когда тот был молодым доктором наук и только начинал свой путь мусульманского революционера неоленинистского толка. «Айман еще подростком увлекался утопическими идеями исламского государства», — вспоминал Шляйфер во время моего визита в Каир. Но вместо того чтобы озаботиться решением традиционных религиозных вопросов — взаимоотношениями между человеком и Богом, — он открыл для себя религию как политическую программу. Подобно любому правоверному марксисту или ленинисту, аль–Завахири заботился о «построении Царства Божьего на земле», сказал Шляйфер, и исламизм стал его марксизмом — его «утопической идеологией». Встреча Мохаммеда Атты и аль–Завахири произошла как раз в той точке, где гнев и унижение пересекается с идеологией, которая обещает «все исправить». «Таким, как Атта, Айман говорит: «Видишь несправедливость? У нас есть система — повторяю, система, — которая даст тебе справедливость, вовсе не религия, которая, как все религии, дает внутренний покой». Не обязательно решать какие–либо конкретные социальные проблемы — аль–Завахири обещает систему, с которой люди обретут справедливость всю и сразу. Разочаровался в жизни? У нас есть система, которая даст тебе возможность процветать. Под системой он имеет в виду то, что мы называем исламизмом, — идеологический, крайне политизированный ислам, из которого изымается духовное содержание — взаимоотношения человека с Богом — и который трансформируется в религиозную идеологию наподобие фашизма или коммунизма». Но в отличие от ленинистов, хотевших установить диктатуру совершенного класса, пролетариата, и, в отличие от нацистов, хотевших установить диктатуру совершенной расы, ариев, Бен Ладен и аль–Завахири хотели установить диктатуру совершенной религии.