Площадь отсчета - [26]

Поздно вечером, сидя в уже ставшем привычным маленьком кабинете Зимнего дворца, где так уютно в смежной комнате гудел и потрескивал камин, Великий князь пытался составить ответ Дибичу в Таганрог. При этом он понимал, что устал настолько, что ничего дельного не будет написано. Тем временем в пустых и темных дворцовых покоях что–то происходило. Кто–то быстрым шагом приближался к комнате, где сидел Николай. Это были характерные шаги военного человека в сапогах со шпорами. Измена? Шпага была в другой комнате. Николай схватил тяжелый кинжал в узорчатых серебряных ножнах, который лежал на камине в качестве украшения. Он взялся одной рукой за ножны, второй за рукоять, примериваясь. Он был готов защищаться. В этот момент двери отворились.

— Лешка! — с облегчением воскликнул Николай Павлович, с грохотом бросая кинжал на стол. — Это ты?

Адъютант Лазарев, в дорожной забрызганной грязью шинели, щелкнул каблуками и пошатнулся. Он еле стоял на ногах.

— Пакет из Варшавы, Ваше высочество!

10 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА, ЧЕТВЕРГ, МОЙКА 72, С. — ПЕТЕРБУРГ

С появлением князя Сергея Петровича Трубецкого сборища у Рылеева заметно остепенились. Сергей Петрович говорил только по–французски, тихо, обстоятельно, без позы — этим он нравился и внушал к себе уважение. Но в нем не было огня, не было жизни. Он все время оговаривался, что момент еще не настал, а может статься — не настанет и вовсе. В эти минуты Рылеева раздражало его длинное умное лицо, его долгие холеные бакенбарды, его дорогие перстни. У Сергея Петровича был замечательно изящный нос с характерной кавказской горбинкой — матерью его была грузинская княжна. У Сергея Петровича были замечательно изысканные манеры — у него было замечательно все. Среди членов Общества было не так много таких солидных людей — князю 35 лет, славная фамилья, славное военное прошлое, славный чин — гвардии полковник! Однако в силу лет своих и заслуг Трубецкой не видел, что вот он — рубикон, он не понимал важности минуты. Сейчас — и Саша Бестужев был прав — самое главное было — узнать, будет ли вторая присяга, и если будет, то когда. И тогда — гори оно огнем: действовать или погибнуть! Осторожный Трубецкой искал пути отступления. Сегодня он огорошил собравшихся, заявив, что ежели, паче чаянья, воцарится Константин, следует и вовсе забыть все планы.

— В этом случае, — авторитетно заявил князь, — общество сие надобно распустить, а нам, оставаясь друзьями, действовать по побуждению мыслей и чувств наших!

— Как, и это все? — возмущался Рылеев. — И как же нам жить далее?

— Так и жить, — спокойно говорил Трубецкой, который упорно не понимал общего накала страстей, — занимая при этом видные чины, желательно в гвардии, и ожидая удобного случая в будущем.

Все–таки важная штука возраст. Неужели и мы остепенимся когда–нибудь! Эдак можно всю жизнь ожидать той волшебной минуты, когда уже по–настоящему пора действовать. А что если минута никогда не настанет? Не действовать? Так и просидеть всю жизнь в дремучей, грязной, обреченной этой стране? Жизнь одна!

— Хорошо, — пытаясь направить мысли Трубецкого в нужное русло, возражал Рылеев, — а что мы будем делать, если Константин действительно отрекся и будет новая присяга — Николаю?

Тогда план вырисовывался такой: возмутить какой–либо один гвардейский полк, заставить его отказаться от переприсяги и с барабанным боем, развернув знамена, вести к Сенату, увлекая за собою другие полки. В Сенате, когда соберется довольно войска, предъявить манифест, который на этот случай надобно составить. Сим манифестом требовать созыва собрания депутатов от всех губерний для выработки нового законоположения. А вот тут–то и можно воплотить в жизнь некоторые свои идеи. Срок солдатской службы необходимо сократить до 15 лет или даже до десяти, как в цивилизованных странах. Вольности крестьянам сразу отнюдь не обещать, дабы избежать возмущения. А главное — депутаты должны назначить временное правительство, куда пригласить почтенных людей (Саша Бестужев в своем углу, кажется, обиделся. Вот Оболенского возьмут, невзирая на годы, — он князь. А его точно не возьмут!) Впрочем, почтенными Трубецкой считал людей государственных — с либеральной репутацией, но при этом уже работавших в правительстве при Александре: Мордвинова, Сперанского, может быть, Ермолова.

В плане Трубецкого все было логично, но он никого не увлекал. Рылеев и Пущин согласились с его основными положениями, вызвались лично представить манифест Сенату, но сами тяжело задумались. Не было конституции. Не было подробного плана. Неясно, что делать с царским семейством. Трубецкой предполагал, что Николая можно запугать (молод, необстрелян) и вступить с ним в переговоры. Если ничего не получится — выслать за границу, а временное правительство решит, кто годится на роль конституционного монарха. Может быть, семилетний сын Великого князя Александр Николаевич? Неплохая мысль. Еще несколько лет назад Трубецкой убеждал Пестеля в том, что республика в России — мысль ужасная. Прежде пришлось бы истребить царскую семью, а как к этому отнесется общество? Нет, царь должен остаться орудием исполнительной власти при двухпалатном парламенте. Членство в верхней палате может быть наследственным для благородных фамилий. («Вот ты себе и место сыскал, голубчик, отдельно от нас, плебеев, — подумал Кондратий Федорович. Его уже не на шутку раздражал Трубецкой.) Впрочем, есть детали, которые можно обсудить потом. Сначала решить, сколько полков необходимо для того, чтобы захватить центр города, ведь речь идет не только о Сенате; Трубецкой, будучи военным человеком, считал, что во избежание беспорядков необходим захват дворца, главных правительственных зданий, банка, почтамта и крепости.