Площадь Диамант - [25]

Я хотела показать ей яйца. Давайте посмотрим, говорю. А она — нет, могут гнезда бросить. Голубки очень ревнивые, с характером и чужих не любят.

XXIII

Ровно через неделю после того мать Кимета умерла. Утром, чуть свет, прибежала ее соседка и сказала. Я отвела детей к сеньоре Энрикете: делайте, что хотите, а сама пошла с Киметом к свекрови. Подходим — на двери большой черный бант. И ветер, уже осенний, шевелит его концы. В спальне, где она лежала, собрались три ее соседки. Они поснимали банты со всех шишечек на кровати и с креста — тоже. И одели ее. На ней было черное платье со стоячим кружевным воротничком, и в нем тоненькие пластиночки, чтобы лучше держался, по подолу атласная отделка. А в ногах — большой венок из листьев и веток, без единого цветочка.

Одна из соседок глянула в нашу сторону и говорит: вы не удивляйтесь, она хотела, чтобы без цветов. А сама все перебирает пальцами, длинными и тонкими. У меня, говорит, сын — садовник, и мы с вашей матерью условились: если она умрет раньше меня, он сделает ей венок из одних листьев. У покойницы из головы не выходило, чтобы без цветов, …без цветов. Цветы, говорила, для молоденьких. А умри я первой, она, по нашему уговору, положила бы мне венок из обыкновенных цветов, какие бы цвели на то время, только не из каких там особенных, а что подешевле. Зачем зря бросаться деньгами? Но вообще-то, венок из одних листьев все равно что обед в праздник без сладкого. И вот поди-ка — она первая!

А Кимет слушал-слушал и спрашивает: как же мне быть, раз уже есть венок?

— Хотите — давайте пополам, будет от нас двоих.

Тут в разговор вступила другая соседка, голос у нее сиплый — если б у моей подруги был свой интерес, она бы сразу сказала, мол, купите еще один венок у моего сына, потому что венки можно везти в отдельной машине. Когда хоронят по первому разряду, всегда едет вторая машина с венками, которые в первую не поместились.

— Сын у меня, вот подруга знает, большой мастер по венкам. Он всякие делает, из искусственных цветов тоже. — И еще она сказала, что ее сын умеет делать венки из цветных стеклышек, они на всю жизнь. И из бисера. Он из бисера делает камелии, розы, синие ирисы, маргаритки… и цветы, и листья из стекла, и букеты. Проволока, на которую нанизывают бисер, не ржавеет ни от дождя, ни от ветра, а на кладбище он всегда сырой — от покойников. Третья соседка сказала печальным голосом: ваша матушка хотела венок из одних листьев. Без ничего, самый простой. И еще сказала, что такой смерти каждый позавидует: умерла, как святая, и сейчас похожа на девочку. Эта третья. В переднике, скрестила руки и смотрела на покойницу не отрываясь.

Мать Кимета лежала на покрывале с красными розами, будто восковая. Без туфель, в одних чулках, сколотых большой английской булавкой, чтобы ноги были вместе. Кимету отдали золотую цепочку и кольцо — с покойницы сняли. И та, у которой сын садовник, сказала, что у матери Кимета дня за три, за четыре до смерти совсем плохо стало с головой, все жаловалась: так же плохо, как тогда от голубей. И что она напугалась и не выходила на улицу, упасть боялась. Соседка все говорила, говорила, а потом провела рукой по ее волосам раза два или три. Правда, спрашивает, у нее хорошая прическа? И сказала, что вечером, по всему было видно, что она совсем плоха, даже к ним постучала, и они с сыном еле довели ее до дому, у нее ноги отказали, вот что. Посмотрела на покойницу и говорит — мне бы такие волосы!

Сеньора, у которой голос хриплый, подошла к постели и погладила лоб покойной. Мы, говорит, увидели, что она кончается, обтерли ей лицо и руки, а мосен Элади успел причастить ее. И одели тут же, безо всяких хлопот, потому что у нее все заранее было приготовлено. Она нам показывала платье, оно в шкафу висело на вешалке с подушечками, чтобы плечи не вытянулись. И всегда говорила, что если будут одевать ее, когда она умрет, то никаких туфель не надо: раз мертвые снова приходят в этот мир, то ей хочется прийти так, чтобы ее никто не услышал, чтобы никого не потревожить. Кимет не знал, как их благодарить, а соседка, у которой сын садовник, сказала, они все ее очень любили, она была быстрая, как белочка, и к людям с добром. Бедная. Мы ей скапулярий[31] новый надели, чтобы она в Царство небесное пришла довольная и прибранная. Да ее уж наверно, взяли туда…

Соседка, которая говорила меньше этих двух, поправила осторожно складки на ее платье и посмотрела на нас. Все молчали, и она сказала Кимету: ваша мама очень вас любила… и детей ваших. Но часто говорила, что всю жизнь мечтала иметь дочку.

А соседка, у которой сын садовник, сказала, что не все можно говорить вслух, особенно в такие минуты. Сказать сыну, у которого мать только-только умерла, что она всю жизнь мечтала о дочери, а не о сыне, это уж — извините! Но Кимет сказал, что для него никакой новости нет: мать, когда он был маленький, одевала его, как девочку, и спать укладывала в ночных рубашках с кружевами, будто он девочка. И тут без стука вошла женщина, которая обедала с нами в тот день, когда получился скандал из-за соли. Она вошла с букетиком анютиных глазок и сказала, что пора идти в похоронное бюро.