Площадь - [3]

Я склонен думать, что многого не помню или, вернее, помню не то, что надо. А что надо помнить, я тоже не знаю, кто мне, в конце концов, говорил. Я вот думал – получается так: на самом деле же ничего нет, правда? Я имею в виду такие вещи, как горе – правда, один раз было, как будто; я был одет, как на прием, потому что и должен был быть прием, а они стояли в коридоре, и так приятно приветствовали, и заботливо, и еще сказали вдодавок как бы: “Смотрите, осторожнее, потолок низкий, как бы не проломить”, и засмеялись, гадко так вдобавок, вдогонку, я имею в виду.

Но я не очень переживаю, потому что нельзя, даже если ты захочешь, невозможно – зачем же, если так все хорошо? Если разве что вдруг отвлечешься от своего, потому что у королевы, божественного предназначения, – ну, и что, и что тогда? Не знаю, зачем эта какая-то, с непонятно откуда звучащим голосом – я там рос? – но я же нигде не рос… коридор, всегда узкий. Кошек какая-то шерсть; она свалялась там, где-то сбоку, на полу, рядом с каким-то ковриком. Вони-то… тихая и злая.

Я обратил внимание, как красиво и удобно получается, если я улегусь на стол (только сидя) потихоньку, удобнее, и обхвачу голову правой рукой, так, чтобы она захватывала всё с другой стороны, у меня это очень получается, и замечтаю. Это очень хорошо, и никому не обидно, и какое-то время так можно. Я даже больше скажу, (то есть, могу сказать, а то если это никому не надо? – я стал в последнее время очень осторожный…) – я скажу так, что это польза. В смысле, она может получиться, если я так замечтаю, потому что тогда хочется сделать людям добра, а оттого бывает только польза.

Что обидного, если я попью портвейна с какими-то слесарями? Попробуйте, найдите изъян в рассуждениях.

...........................

Я взлетаю, когда я вспоминаю о любимой…

В тот, такой знаменательный день, замечательный день, так получилось, я должен был присутствовать – я же был приглашен! – на вечере, который королева устраивала в честь. Мне трудно передать впечатление, мне трудно все переоценить. Дело в том еще, что вечер, возможно так сказать, был неформален, вы понимаете, надеюсь, что это для меня?

Это была такая магия, такое волшебство. Нас было собрано в центральном зале, только не в большом центральном, а в малом, том, который сбоку слева, если смотреть от Её стороны, откуда она входит. Так вот, она вошла, почти никем никогда не сопровождаемая, то есть, тогда не сопровождаемая, я хочу сказать, так легко, как нету будто всей этой жизни, и овеваемая токами жизни и особогок ней, к жизни, желания, вызывая его же в нас во всех, и так мудро и просто, что я хочу это постичь, как если бы это было самым важным для меня вообще, а может, так оно и есть?

На мне еще был мягкий отложной воротничок без вставки. Она, проходя мимо, неожиданно погладила меня и… По голове погладила, одним движением руки, и я все понял и перевернул свою жизнь в очередной раз, только на этот раз правильно, я… Воздух, такой воздух был вокруг. И мы пели, и обсуждали разные темы, по сути дела, очень важные и очень актуальные, и ощущали важность того, что говорим, и очень, очень любили друг друга.

После беседы был подан всем холодный коньяк”.

Шиз.

Пойду, искупаюсь. Умер ведь человек как.

Сейчас уже никто не скажет точно, где и когда всё по очереди происходило. Те, кто помнит – им это не нужно. Те, для кого это важно, не понимают ничего вообще и нельзя их вообще ни до чего допускать. За этим следит целый отдел, говорят, с очень большими, просто огромными полномочиями. То, что происходило на площади – это точно. В таких вещах вообще не бывает сомнения. Почему – это уж дело хозяйское, как хотите…

Возьмем, к примеру, редакцию. Очень неуютное ощущение во всем существе. Так бывает, когда надо рассказать о чем-нибудь спокойном, больном и заурядном, и что только один-два человека и понимают.

Трудно, очень трудно. Но здание редакции существует, и продают перед ней пирожки, и летают голуби, а площадь пересекает небольшой генерал с портфелем. В здании в комнатах висят репродукторы, в которых иногда звучит концерт артистов заграничной эстрады. Все очень удивительно преломляется, и чем меньше кабинеты, тем больше в них людей. Все ненормальные. В редакциях не работают нормальные люди. Перед зданием опять продают пирожки. Почему они не с голубями, интересно?

В комнатке (кабинете) секретарши секретаря редакции висит ужасная, нервная картина “ Июль”. Идиотов мало, и в целом все на редкость хорошие люди, это правда очень хороший коллектив подобрался.

У одного из Заместителей Главного редактора невралгия тройничного нерва. Не разбираюсь в этом, но, говорят, очень больно.

Редакция как редакция. Пирожки кончаются. Из картины “ Июль”, по мнению одного из сотрудников, вылезают гады и пожирают все живое. Начинается обеденный перерыв.

Из сказанного следует, что от города ничего не осталось. Продавщицу в маленьком магазине на площади – спокойную, но противную женщину – увезли два часа назад, потому что, отвечая на какой-то вопрос покупателя, она рассказала, что ее очень напугала вчера передача “ Погода всех узот” и пыталась убежать из магазина, бедняжка. Бедный покупатель. А вот, вдруг у него получится от этого иммунитет, и риска, что его тоже увезут, не будет больше?.. Дай Бог тогда каждому такую продавщицу.