Плохие девочки не плачут - [34]

Врубаю музыкальный центр настолько громко, чтобы соседи прослезились. Рок, если не ошибаюсь. Похоже на рингтон Натали.

— Звуки преисподней, — осуждающе повторяет немецкий переводчик всякий раз, когда ей звонят, и чуть ли не крестится.

Кто бы говорил! Бывший фанат Раммштайн, который, по собственному признанию, в университетские годы читал «Майн Кампф» и ходил на душевные вечеринки скинхедов. Теперь он раскаялся, стал хорошим, но, как услышит Раммштайн по радио, подпевает. К чему бы это?

Я немножко поплясала, освежилась новой порцией виски-колы и отправилась принимать расслабляющую ванну. Вылила всю пену, какую нашла, ещё что-то из тюбиков, похоже, затронула его лосьон после бритья. Комната мгновенно наполнилась Им. Его запах — лучший запах на свете.

Я представила, что фон Вейганд здесь, наблюдает за каждым моим движением. Стало жарко.

Сбрасываю одежду на пол, погружаюсь в ароматную пену, жмурюсь от удовольствия. Кажется, трезвею потихоньку. Надо было взять виски. Нет, я не алкоголичка, просто настроение располагало и...

— Like? (Нравится?) — поинтересовался голос фон Вейганда.

Я вздрогнула всем телом и открыла глаза. Шеф-монтажник выглядел слишком реально для алкогольной галлюцинации. Белоснежная рубашка и выглаженные брюки, ремень призывно поблескивает металлической пряжкой. Губы сложились в издевательской ухмылке, а глаза горят.

— Why are you here? (Почему ты здесь?)

«Да, хороший вопрос, ничего не скажешь, — издевательски хмыкает внутренний голос. — Какого черта он делает в своей квартире?»

Чувствую себя голой под этим прожигающим насквозь взглядом. Минуточку — я действительно голая.

— No good touch other property (Нехорошо трогать другую собственность), — он медленно расстегивает ремень, вытаскивает его из штанов и приближается ко мне.

— What do you mean? (Что ты имеешь в виду?)

«Другую», а что, если он хотел сказать «чужую». Трезвею окончательно. Наверное, было очень тупо оставить на столе его открытый ноутбук?

— No good (Ничего хорошего), — покачал он головой в подтверждение моих безрадостных мыслей.

Да, не отличаюсь умом и сообразительностью. Особенно в пьяном виде.

— Sorry (Прости), — хотела схватить ближайшее полотенце, но шеф-монтажник оказался намного более ловким и вырвал спасение из моих рук.

— No «sorry» (Никаких «прости»), — мягко произнес фон Вейганд, а после резко хлестнул ремнем по краю ванной.

Невольно сжимаюсь от страха. Глаза у него шальные, улыбка хищная. Когда ремень мягко обвивается вокруг моей шеи, я понимаю, что невинная прелюдия окончена. Кто там хотел секса?

— No good (Нехорошо). No «sorry» (Никаких «прости»), — зашептал он мне на ухо, затягивая ремень сильнее.

Инстинктивно пытаюсь сбросить путы. Но куда с ним тягаться? Он может мне шею свернуть голыми руками.

— Let me go (Отпусти), — стараюсь придать голосу уверенность, которой не ощущаю.

Фон Вейганд молчит, а после передвигает ремень выше, заставляет откинуть голову назад. Любуется, впитывает каждый миг, выдыхает в мои приоткрытые губы:

— Never (Никогда).

Это правда. Он меня никогда не отпустит, что бы ни произошло. Мне не убежать, не скрыться. Он внутри, течет по венам, наполняет легкие. Это вирус. Недуг, от которого не существует лекарства.

Меня выдергивают из воды и без особых церемоний несут на кровать.

Кричу, сопротивляюсь, бью его кулаками изо всех сил. Он несет меня в спальню, укладывает на кровать, дальше раздается металлический щелчок — запястья обдает холодом. Смотрю и не верю.

Господи, это наручники.

Игры завершились. Приступаем к основному блюду. Затравленно вращаю головой в разные стороны, дергаюсь, пытаюсь освободиться по инерции. Прекрасно понимаю, что ничего не получится и ничего хорошего не последует. Положение беззащитно-рабское. Холод сковывает изнутри.

Фон Вейганд уходит. Не знаю, сколько прошло времени. Успеваю порыдать и затихнуть, поджать колени к подбородку, перевернуться на бок, чтобы лучше видеть дверь и быть готовой. Мне до одури страшно. Музыка гремит. Кричи на здоровье — никто не услышит.

Когда шеф-монтажник возвращается, начинаю сообщать на всех доступных мне языках, что он не имеет права приковывать меня наручниками, что я пойду в милицию, что его посадят...

Фон Вейганд смеется, а когда поток моих слов иссякает, выдает убийственный аргумент:

— You are mine and I can do all I want (Тымоя, иямогуделатьвсё, чтояхочу).

— Fuck you! — приличные слова закончились.

— It is exactly what I am going to do (Это как раз то, что я собираюсь сделать), — обещает он. — After the punishment (После наказания).

Конечно, слегка невежливо ругаться с тем, кто приковал тебя наручниками к спинке кровати.

Фон Вейганд собирает мои разметавшиеся волосы в пучок, осторожно укладывает их набок, обнажая спину. Хватает за лодыжки, одним резким движением выпрямляет на кровати. Его руки не милосерднее средневековой дыбы. Тупая боль пронзает тело.

— Нет, не надо, — прошу в очередной раз.

Ремень опускается на мой зад, рассеяв смутные сомнения. Не успела я подготовиться, как последовал новый удар. Больно, но не настолько, чтобы я кричала. Похоже, его такой расклад не устроил. Каждый последующий удар ощутимее предыдущего. Я кусала губы, терпела как партизанка, но в итоге заорала. Он тут же прервал воспитательный процесс, склонился надо мною, поймал мой взгляд.