Плоды манцинеллы - [45]

— Она прекрасна, — говорила Марта каждый раз, когда они покидали девочку. — Великолепна и невероятна. Невозможна.

Он не решался спросить, стоит ли Мария жертв НСГМ, что так тревожили разум Марты лишь несколько дней назад. Не хотел знать ответа, ведь удивительное дитя было здесь, рядом с ними, говорило и смеялось, а призрачные опасения и упреки женщины остались где-то позади, в тех днях, когда имя Маши Ивановой не мелькало в мыслях красочным калейдоскопом перспектив и открытий. И когда имя это не вызывало чувств. Если бы Себастьяна спросили, готов ли он провести неопределенный срок в сложившейся атмосфере убогого отеля и постоянных поездок на прокуренных такси из одного захолустного города в другой, он ответил бы без промедлений. За долгие годы университета Майер привык не различать дни, свыкся с тем, как каждый последующий день плавно становится предыдущим, и как сама эта граница между «сегодня» и «вчера» теряет смысл настолько, что пятница следует за понедельником. Но теперь все было иначе. Была Мария.

— Я любить краски, — сказала Маша вечером 14 марта.

— Люблю. Правильно будет «люблю», милая.

— Люблю, — прощебетала она и улыбнулась.

Утро, рассвет, прикосновение, лицо. Маленькие пальчики казались такими хрупкими, а кожа такой нежной, что любое неосторожное действие могло их повредить. Себастьян гладил ее по волосам, любуясь тем, как очередное белое полотно жесткого листа наполняется цветами из детского воображения. Вечер, закат, дыхание, смех. Мария говорила и говорила, сопровождала каждое свое действие настоящим потоком слов и звуков, перемежала русские слова немецкими, напевала мелодии и покачивалась им в такт, изображая некое подобие странного танца.

15 марта 2027 стало особенным днем. В Россию пришла весна. Себастьян наслаждался переливающимися звуками капели, чувствовал, как приятно, но едва ощутимо пригревает далекое солнце, нестерпимо щурился, ослепленный стократно усиленным светом, отраженным от снежной белизны. Это казалось невероятным — еще вчера серое небо не скупилось на осадки, а холодный ветер мощными порывами бил в лицо, царапая кожу острыми льдинками. Но не только погода сделала этот день особенным.

— Кристоф отправил скан, — сказала Марта после завтрака.

Себастьян вздрогнул от неожиданности.

— Как, уже? Поддельный? Все в порядке?

— Уже? — фыркнула она. — Прошло полмесяца, Бастиан. Мы изрядно подзадержались, — Марта поморщилась. — Пока все тихо, но предчувствия у меня паршивые. Уже и не знаю, правильно ли мы поступаем.

— Давай не будем, — перебил ее Себастьян. — Не будем об этом, и точка. Мы могли повернуть назад, но только до отправки скана. Теперь уже поздно, что бы там не говорила тебе совесть.

Марта что-то невнятно ответила.

— Лучше скажи: есть ли у тебя сомнения, когда Мария рядом?

Он все-таки пришел к этому вопросу, задал его не в лоб, аккуратно сгладив острые углы, но смысл от этого не изменился. Они вышли из закусочной, где завтракали каждый день, и свежий снег влажно захрустел под ногами.

— Дело не в моих сомнениях, — уклончиво ответила она. — Дело в Кристофе. Он серьезно рискует.

— Он в курсе всего. Выбор сделан.

— Да… — протянула Марта. — Да, наверное.

Решимость Кьорди воодушевляла и удивляла. Старик всегда славился чрезмерной консервативностью, даже в те времена, когда старость только приближалась. Он предпочитал оставаться в стороне, избегал любых действий, что могли иметь непредсказуемые последствия, уходил от ответственности и смущенно улыбался коллегам, когда речь заходила о чарующей славе НСГМ. Кристоф был тенью в квартете изобретателей, а после смерти лучшего друга, преобразившей их группу в трио, стал настоящим отшельником. Неожиданная перемена в Кьорди казалась Себастьяну хорошим знаком.

— Документы почти готовы, — продолжила Марта. — Через несколько дней они будут у нас.

— Так быстро, — выдохнул Майер.

Вернуться в Цюрих хотелось, несомненно. Бастиан грезил о доме, видел наяву, как прогуливается по улицам родного города и по коридорам университета, сжимая в ладони хрупкую ручку Совершенства, как знакомит ее с чужим бытом и, конечно же, погружается в тайны ее неизвестности. Но… Было так много «но».

— Кристоф привезет бумаги, — закончила Марта.

— Кристоф? Я думал, он отправит все почтой.

— Да, я тоже так думала. Но он хочет приехать. Как я и, наверное, хочет понять и увидеть, стоит ли игра свеч.

Холодная дрожь осознания прокатилась по теплой коже. Бастиан с трудом сдержался, не подал вида — так дурно и тошно стало от той истины, что открылась. «Хочет понять и увидеть», — сказала Марта. Как много скрывалось за этими словами.

«Старик не верит. Думает, что я не в себе, спятил. Чертов тихоня. Он увидит девочку и поймет, что я прав, но сможет ли это принять? Себастьян Майер одержал очередную победу, а старый Кьорди, как и всегда, остался где-то за кадром. И наломает же он дров…»

Бастиан старался выкинуть подобные мысли из головы, все последующие дни ходил и улыбался, как ни в чем не бывало… Но мрачная тяжесть ожидания беды томилась где-то на границах разума, приходила мороком перед сном и во снах, тревожила и беспокоила так, будто самое худшее, что могло случиться, уже произошло. Спасение приходило лишь в те моменты, когда он был рядом с Марией. Маша и была спасением.