Плод молочая - [3]

— Последний раз ты говорил об этом ровно неделю назад, — сообщила она и взяла с туалетного столика щетку для волос. Я знал, что расчесываться ей совершенно излишне, потому что волосы у нее были настолько густы и красивы, что прекрасно выглядели даже после сна. — Тебе еще не надоело?

— Я готов каждый день, — ответил я, глубокомысленно усматривая в своей воловости некий принцип осадного орудия.

— Дурашливость тебе к лицу, — сказала она и показала кончик языка.

— Печально, но факт, — сказал я. — Такой уж уродился.

— Давно пора сменить пластинку, — сказала она. — Я не думаю, что замужество - самое интересное дело. Правда, чего в нем хорошего?

Разве мы когда-нибудь знаем, что предначертано. Но даже если и знаем, все равно плюем на жизнь с легкостью повесы и считаем это в порядке вещей.

— Тебе не удастся разозлить меня, — возразил я.

— Сегодня ты зануда, — сказала она, помолчав, словно прикидывая, куда меня уколоть еще раз.

— На большее не претендую, — согласился я, — это мое второе я. А что говорит твое второе я?

— Прекрасно, мое второе я говорит, чтобы твое второе я шло на кухню и приготовило чай с молоком.

Я отправился на кухню. Она любила чай с молоком и свежие булочки с маслом, и в то утро у нее было хорошее настроение. Поэтому за столом я предпринял вторую попытку под видом разговора об отпуске.

— Разве тебе плохо живется? — спросила она, пресекая мои разглагольствования. — Пока ты ко мне так относишься, я никуда не денусь, учти.

— Почему? — глуповато спросил я.

— Потому, — пояснила она, хитро поблескивая глазами.

И все становилось ясным. Но только не мне.

— Но почему? — приставал я.

— Потому! — отвечала она.

— Странно, почему? — размышлял я вслух.

— Потому... — нашептывала она и загадочно улыбалась.

Оказывается, потому, что я ее любил. Просто любил. Забавное объяснение. Не правда ли?

В самом деле? Насчет этого она была целомудренна и наивна, и ей действительно не хватало именно этой любви. Именно этой, а не той, которую она знала, и не той, которую ей предлагали и навязывали, как штампованное клише.

Я вырывал у нее признание путем хитрых, окольных разговоров, приправленных сентиментальными нотками и даже строчками из стихов. И все это напоминало игру, в которой каждый придерживался своих правил в разностороннем движении. Но в чем-то и где-то они были схожи. Вот это нас и увлекало, и в конце концов изматывало, и приводило к легкой размолвке.

Тогда, в самом начале, все было легко и просто, словно мы в самом деле ничем не были обременены — ни плохим, ни хорошим, ни прошлым, ни будущим.

...

— Когда ты уже остепенишься?! — встретила меня мать вопросом вместо приветствия. — Тебе надо наконец жениться и перестать валандаться. — Она сделала паузу и дождалась, пока мое лицо не примет выражение, соответствующее разговору, чтобы поддеть сильнее.

— Я уже один раз имел удовольствие, — вяло уперся я, потому что давно привык к подобным разговорам.

— У нас в школе есть одна молоденькая учительница пения, — сообщила мать, словно речь шла о породистой таксе, и напористо произнесла: — Клара Анатольевна.

Бр-р-р!!!

— Меня давно тошнит от всех молоденьких и немолоденьких! — защищался я, раздражаясь.

— Значит, Валерия тебя тоже не интересует? А ведь она мне намекала.

— Прекратим, — сказал я. — Хватит!

— Каждый нормальный человек должен иметь семью! — отчеканила она, скривив губы. — Мне все равно, на ком ты женишься.

И в ее тоне я услышал: "Дети, клетка всегда состоит из оболочки, ядра и цитоплазмы". Ни больше ни меньше, но точно по учебнику.

— А я ненормальный. К тому же ухожу из больницы и мне нечем будет кормить потомство... — Вот где я испытывал злорадство.

— ... а-а-а... даже так... — Она только покачала головой. — Не выйдет из тебя толка!

Я вздохнул и, вырвавшись из тесноты коридора, прошел в комнату.

— И за этим ты меня вызывала? — спросил я.

Я знал свою мать достаточно хорошо, чтобы не ввязываться в бессмысленные споры, из которых она черпала вдохновение, подобно большинству женщин.

— И за этим тоже...

Она навела на меня свои глаза, и они буравили и точили, и я решил, что сейчас уйду.

— Ты знаешь, — произнесла она наконец, — что у тебя есть родственники в Тарусе?

— Понятия не имею, — ответил я грубо.

— Есть, есть... — поведала она многозначительно. — По твоей линии. По отцовской. И не груби матери!

Последнее, естественно, я пропустил мимо ушей. Мне было наплевать, потому что я давно был разменной монетой в ее бесконечных сменах настроения. Приспособиться к ним можно было только одним способом — держаться на расстоянии и не давать себя запутать. Причем, стоило мне расслабиться и попасться на ее откровения, как любые мои слова могли обернуться против меня же самым необычным способом даже через много дней, когда я о них и думать забыл.

— По отцовской? — удивился я, потому что почти ничего не слышал от нее об этой самой линии, за исключением того, что кто-то когда-то отбывал срок в лагерях. Но эта версия в ее устах могла меняться как угодно в зависимости от погоды за окном. И в конце концов я стал обращать на эти версии столько же внимания, сколько на говорильню из телевизора.