Плик и Плок - [2]

— Да услышит нас Небо, — сказал один, — и я обещаю Сан-Франциску положить моих домашних спать на голые камни и не давать им ничего, кроме вареного девять суток в воде гороху.

— Пусть его схватят, и я принесу в жертву Пресвятой Деве прекрасную мантилью и кольцо, — сказал другой.

— Я, — подхватил третий, — я уже дал обет Богородице Пиларской идти босиком отсюда в Херес, с трех фунтовой свечой в зубах и со связанными на спине руками, когда увижу этого отступника в темнице, ожидающего казни.

— А я, — вскричал продавец скота, — я соглашаюсь отдать двух лучших моих коз святым отцам монастыря Сан-Жуана, лишь бы мне позволили четвертовать нечестивца и залить ему глаза свинцом; ибо, божусь Св. Петром! я не хочу смерти грешнику, а все же нужно осудить его по всей строгости законов. Если бы этот двоюродный брат сатаны довольствовался только провозом контрабанды, то, хотя он и окаянный, все же можно было бы покупать его товары, освятив их наперед; но проклятый грабит береговые селения, похищает наших дочерей и оскверняет храмы. Недавно еще нашли статую Св. Ильдефонса с матросской шапкой на голове и с длинной трубкой во рту. Клянусь семью скорбями Богородицы! Такие святотатства предзнаменуют какую-нибудь страшную невзгоду!

— И все от того, — перебил моряк, — что у Кадикского губернатора нет порядочного фрегата для прекращения этих неистовств и что мы не имеем для нашей защиты никого, кроме нескольких таможенных сыщиков, которые едва завидят бушприт проклятой тартаны, тотчас и наутек. Друзья! Снарядим общими силами несколько фелюк, и, во имя Св. Иакова! тогда посмотрим, заступится ли за него сатана, и правда ли, что отступника не берет ни железо, ни свинец.

— Странная вещь, — начал продавец скота, понизив голос. — Педрилло, мой пастух, уверял меня, что он видел, как бот цыганского судна пристал к утесам, где выстроен монастырь Сан-Жуана, и что...

— И что?.. — спросили все в один голос.

— И что окаянный сам пошел в святое место!

— Иисусе Христе! Пресвятая Дева! Санта-Кармен! какой ужас! — сказала толпа, крестясь.

— Это еще не все: окаянный вздумал взойти на часовую башню, и мой пастух видел его своими глазами, курящего проклятую свою цигарку, и потом... слышал, как он пел проклятую песню и наигрывал на проклятой своей гитаре!

— Но как же почтенные Отцы могли терпеть подобное поношение? — спросил Флорес с сокрушенным видом.

— Вот то-то же! — и расказчик прищурил глаза со злобной улыбкой.

Несмотря на всю опасность, какой можно было подвергнуться, разговаривая о делах духовенства, они, может быть, начали бы важно рассуждать об этом предмете, как вдруг писклявый и резкий голос сказал насмешливо: «Да станется, что окаянный цыган сам Сатана!»

Все глаза в одно время обратились на темный угол цирюльничьей лавки, ибо там находился незнакомец, произнесший эти странные слова. Когда он заметил, что все взоры общества устремлены были на него, то встал, сбросил свой бурый плащ, прошел медленно во всю длину комнаты Флореса, и важно сел в большое кресло.

Его стан был строен, хотя менее среднего роста, и богатый андалузский наряд показывал всю гибкость его. Он снял красный платок, которым была окутана его голова, и из-под него высыпались густые пряди волос, которые закрыли почти все лицо; его большие черные глаза блистали тихим блеском.

— Ну же, хозяин, — сказал он Флоресу, и провел указательным пальцем по своему подбородку, подражая движению бритвы; «Но за мои грехи», — прибавил он, — не отделай меня, как того земляка с якорями на пуговицах. Особенно не нужно кровопускания.

Земляк с якорями на пуговицах хотел ответить, но крики, сперва отдаленные, потом довольно близкие, ему в этом воспрепятствовали; слышен был робкий, умоляющий голос мужчины, и строгий визгливый голос женщины.

— Отъявленный лжец, я тебя проучу! — сказала она, входя с растрепанной мантильей и волоча за собой мальчика лет пятнадцати.

— Тетушка Изабелла! — сказал Флорес, приподняв бритву.

— И рыбак Пабло! — вскричали присутствующие.

— Синьора, — говорил мальчик, — клянусь вам душой моего отца, что я видел два часа тому назад тартану с красными парусами, стоящую на якоре у Кониля.

Синьора Изабелла сделала движение рукой, которое возымело бы свое значение, если бы моряк в ту пору не успел вступиться между двумя ратоборцами.

— Опять этот проклятый цыган! — возразил молодой человек в андалузском наряде. — Друзья мои, вот прекрасный случай доказать вам то, что я говорил перед этим, а именно, что этот окаянный есть сам Сатана. — И он важно поднялся со своего кресла.

— Синьора, я в состоянии решить вопрос, ибо я также видел судно с красными парусами два часа назад.

— И я тоже, — ответили одновременно Изабелла и Пабло.

— Хорошо, — сказал незнакомец, — клянетесь ли вы святым именем Бога и пострадавшим на Кресте сказать истину?

— Клянемся.

— Говорите же, синьора.

— Итак, по истине, по сущей правде, как правда то, что в Кордове есть рака святой Изабеллы, моего Ангела (она перекрестилась), я видела, не прошло еще и двух часов, судно цыгана, курсирующее на высоте Матагорды, и пусть Господь разразит меня, если я лгу.