Плёвое дельце на двести баксов - [49]

Супруга это, конечно, чувствовала и стала искать более комфортный для себя вариант на стороне. И нашла.

Самый разумный и естественный вроде бы в данной ситуации выход — развод — был в то время совершенно невозможен.

Молодой Дерябин еще только стремился к административным высотам, а развод ставил крест на его амбициях: таковы были реалии советской системы жизнеустройства.

В схожей ситуации оказалась его жена Анна. Она тоже работала в университете преподавателем, только на другом факультете — филологическом, и тоже стремилась руководить, как минимум, кафедрой.

Они все-таки разошлись, но — неофициально. Жили отдельно, однако на общеуниверситетских мероприятиях держались вместе, демонстрируя благополучие своего брака.

В курсе происшедшего был только тесть, но он, как умудренный жизненным опытом человек и партийным стажем коммунист, естественно, помалкивал и публично подыгрывал им обоим.

В результате Дерябин заданной административной вершины достиг, но, чтобы все это в один момент не потерять, даже боялся завести роман на стороне.

И сейчас, глядя на ритмично вибрирующий зад Ирины Долинской, он вспоминал, как песочили на парткоме, потом исключили из партии и в конце концов попросили из университета одного преподавателя, когда выяснилось, что у того приключился роман со студенткой из его группы.

Насколько же ярко и жарко выступал тогда на заседании партийного комитета завкафедрой Дерябин, когда клеймил своего коллегу! Какие экспрессивные эпитеты приводил, какие эмоциональные фигуры речи применял!

Справедливости ради, не все с этим любовным романом было чисто. Между собой коллеги поговаривали, что данный преподаватель Маклаков склонил уже не одну студентку к сожительству за положительные оценки в зачетке. Но на парткоме, правда, говорить о такого рода делах не решились: все понимали — это уже несмываемое пятно не только на всем факультете и университете, но и на советском высшем образовании вообще.

Наконец, ближе к девяностым годам, вопросы моральной репутации вузовского преподавательского корпуса стали всем по фигу, и супруги Дерябины смогли мирно, тихо и незаметно разойтись.

Вот бы тогда и подыскать уже немолодому, но и не дюже старому, пятидесятилетнему Владимиру Евгеньевичу спутницу жизни, но тут как раз и начались гонения на его предмет преподавания, которые в конце концов вынудили его завершить трудовую деятельность и для общего успокоения организма перебраться в деревню.

И здесь он действительно успокоился. Как-то быстро стало не до чего — не до либеральных реформ, не до коммунистов с демократами, не до старых обид, не до Истории КПСС и не до… женщин.

Теперь же, когда они спустились к реке, и Ирина Долинская стала не спеша обнажать, хотя, видимо, уже и познавшее очень многое на своем недолгом веку, но все еще юное и крепкое тело, Владимиру Евгеньевичу стало казаться, что он прожил совершенно дикую и нелепую жизнь, а тот самый развратный преподаватель Маклаков был как раз во всем прав.

Долинская, нисколько не стесняясь его, между тем оголилась до конца и вроде как в ответ на обращенный на нее неотрывный мужской взгляд, пояснила:

— Купальника-то у меня с собой нет. — Она пошла к воде и призывно махнула ему рукой. — Чего вылупился? Раздевайся — и в воду.

У Дерябина тоже не было ничего такого купального: обычные синие трусы в белый горошек, не слишком, впрочем, позорные, не «семейные», и он, оставшись в них, хотя и не очень решительно, побрел к Волге. Ему казалось, что вода все-таки окажется для него чересчур холодной.

Да, ухнув в реку с головой, он понял, что долго не протянет, и уже через минуту выползал на берег, покрывшись пупырышками, как породистый спелый огурец.

Быстро растеревшись собственной сорочкой и отжав в кустиках трусы, он натянул их и стал наблюдать за бултыхающейся в реке Ириной.

А та получала настоящее удовольствие от купания, и ее молодая горячая кровь не давала девушке замерзнуть. Выяснилось, что она прекрасно плавала, далеко и, как казалась Дерябину, даже опасно оторвалась от берега и, свободно меняя стили — кроль, брасс, баттерфляй, с видимым наслаждением бороздила речное пространство.

Наконец она вроде бы угомонилась и повернула к берегу.

Конечно, показавшись в полный рост из реки, Ирина вряд ли напоминала Афродиту, появляющуюся из пены морской, или хотя бы девиц из сериала о Джеймсе Бонде, выходящих из моря на курортный берег. Но Владимиру Евгеньевичу, наблюдавшему сейчас за обнаженной дочкой олигарха, что называется, во все глаза, казалось, что более волнующей картины и быть не может.

Ирина достала из сумки большое пляжное полотенце, не вытираясь, расстелила его на песке и разлеглась, раскинув руки и ноги. Наступавшая вечерняя прохлада как будто не ощущалась ею.

— Док, ты где там? — с ленцой спросила она, закинув ногу на ногу и слегка поглаживая обнаженные груди.

— Я здесь, — внезапно осипшим голосом откликнулся Владимир Евгеньевич и появился из-за кустов.

— Да подойди поближе, не бойся, я тебя больше не трону, — коротко рассмеялась девица.

Такое ее обязательство — «больше не трону» — не слишком-то вдохновило Дерябина на подвиги, тем не менее он подошел к Ирине, все более возбуждаясь всем своим естеством.