Плерома - [3]

— А, — махнула она рукой, — тебе не понравится.

Он не поверил, и в момент ее очередного переливания порылся на ее полке. Попробовал на вкус два фолианта, «Рукопись, найденная в Сарагосе» и «Мельмот-скиталец», и понял, что старшая сестрица его не обманывала.

Отец тоже пытался по-своему образовывать Вадима.

Еще при жизни мамы быт семейства четко разделился на две территории. В жилых помещениях все светилось тихим мещанским уютом. Половички, салфеточки, занавесочки, стерильная кухня, даже цветы в вазах. Все, что было связано со специальностью и увлечениями отца, было выметено в сарай возле дома. Называлось это место «гараж», хотя машины у отца не было. Лаборатория, мастерская, электрифицированная келья. Там были горы интересного мусора, маленький токарный станок, пара верстаков, стеклянные колбы, змеевики, электрическая печь, стопки журнала «Техника молодежи» И страшные справочники, заполненные бесчисленными насекомыми формулами, как будто в каждом был засушенный муравейник. Отец проводил там все свободное время и оттуда вносил на общую территорию куски оригинального и неожиданного знания. Ему казалось, что он всякий раз буквально поражает своих детей и оставляет глубокие интеллектуальные раны в их воображении. Он был уверен — они отлично осознают, что именно благодаря ему держатся в лидирующей группе эрудитов, если не всего человечества, то хотя бы города.

Этих примеров из истории науки и техники он высыпал перед близнецами горы, но у Вадима почему-то очень мало осталось в памяти. Главная, магистральная, линия Александра Александровича заключалась в упорном утверждении той мысли, что наука бессмертна, всесильна, и любые попытки принизить ее, мол, она выдохлась, настоящего счастья человеку не дала, а один лишь парниковый эффект — глупость, ренегатство и тому подобное. Он считал, что эйфория 60-ых, когда богами были физики-ядерщики, была не заблуждением и не модой, а временным просветлением сознания всего человечества. Он считал, что современные теоретические умы все также рвутся в глубины материи и вот-вот выцарапают из ее лап новые и яркие секреты. Пусть в обществе, в толпе, как известно, матери косности и глупости, возникла некая моральная усталость, оттого что результаты работы «всех этих синхрофазотронов» слишком задерживаются. Да, говорил он, я понимаю, что сам я всего лишь ничтожный служка этого великого храма науки, но искренний и верящий до конца.

Вадим с Маринкой переглядывались, и оба понимали, что оба жалеют отца.

Однако некоторые моменты Вадим запомнил отчетливо, и в деталях. Однажды отец влетел на «мамину» территорию хохоча, как сумасшедший. Выяснилось, что он наткнулся на презабавный парадокс. Касался он любимой его темы — борьбы с суевериями. Это был главнейший его личный враг, тут он по страстности мог быть сравнен с Дидро. Отец выяснил, что борьба эта может принимать парадоксальные формы. В тот раз он натолкнулся на такое сообщение: Карл Великий запрещал крестьянам устанавливать на своих полях шесты с металлическими громоотводами, потому что считал СУЕВЕРИЕМ мнение, что таким образом можно защититься от молнии.

Другой раз он сел за вечерний чай с такой грустной улыбкой, что дети не могли не поинтересоваться — в чем дело? И услышали целую лекцию про Огюста Конта. Этот, «якобы последовательный позитивист» однажды во время спора привел пример знания, которое никогда не будет обретено. Конт считал, таковым, например, состав атмосферы отдаленных планет. Раз нельзя до этих планет добраться, значит и нельзя узнать, чем там дышат. «И это всего за несколько лет до открытия спектрального анализа!» — горько грустил Александр Александрович. Он как бы в сотый раз напоминал детям, что поступательное, победное движение научной мысли ни за что не остановить. Всякий предел, положенный для нее искусственно, будет сметен.

«Не надо бояться знаний, надо идти вслед за мыслью, куда бы она тебя ни вела!»

Сам он изо всех сил старался соответствовать этой заповеди. Однажды позвал к себе сына и дочь и, мрачно глядя в пол, сообщил, что, оказывается, отныне научно обоснованы положения такого грязного, отвратного явления, как расизм.

Дети, конечно, ничего не поняли, и нисколько не огорчились.

Дело было в том, что некто сравнительно исследовал кровь белого человека и негра и установил, что у них эритроциты разной формы.

— Да-а? — хором, но вяло спросили дети.

— Да, у белых эритроциты круглые, а у черных в виде полумесяца.

Начитанная Маринка ту же пошутила, что такие эритроциты больше подошли бы мусульманам. Отец глянул на нее недовольно и грустно, мол, не надо с этим шутить. Тут Вадим вспомнил, что вопрос крови в семье — вопрос особый, интересно, чего это сестрица хорохорится? Вечером она показала брату книгу, которую как раз читала, — «Свет в августе». «Ну и что?» — спросил брат. «Вместо того чтобы писать целый роман, героя достаточно было отправить в поликлинику на анализ», — сказала она, Вадим ее не понял, но нисколько не был этим смущен.

Еще, в общем-то, невнимательному Вадиму, запомнился фокус с глобусом. Зашла в просвещенном семействе речь о том, что «человек», это, конечно, звучит гордо, ну а что такое есть «человечество»? Можно ли хоть с какой-нибудь стороны пощупать это понятие. Вадим глубокомысленно предположил, что человечество — «оно огромное».