Пленные - [3]

— Войсковой старшина Куроедов.

— У нас внизу целый этаж дома свободен, — могу предложить его вашим пленным. Кто поинтереснее, разумеется.

— Тогда я к вам возьму вместе с собою трёх наибов: князя Хатхуа, из Кабарды, и из Салтов — Джансеида и Селима с жёнами и отцом одной из них, если позволите, князь?

— И отлично… У нас самовар готов. Вино есть, шашлык мигом изжарят.

— Князь Хатхуа! — воскликнул Амед. — Он здесь?

— Да, его перехватили наши казаки. Отчаянная башка! Отбивался как чёрт, пятерых уложил, — наконец, одолели его.

— Это мой дядя!

Войсковой старшина недоверчиво покосился на него, но, различив четыре солдатских Георгия на груди у молодого офицера, успокоился.

— Ну, я вам скажу… Ваш дядя! Он нам стоил! Кабы не генерал, — ухлопали бы его. Хотел взять живьём красного зверя!

— Наместник, — тихо заговорил князь Гагарин, — будет очень доволен.

— Чему это?

— А вот именно тому, что князь Хатхуа у нас в руках.

— Его, пожалуй, в Мцхет запрут, а потом в Россию вышлют, если чего хуже не сделают. Ведь он раз уже был в плену и ушёл… Я, признаться, хотел ему руки скрутить, да вспомнил, — всё-таки князь… Жаль стало, — слово взял с него, что не убежит пока… до Тифлиса.

— Слово дал, — значит, не уйдёт.

Нижний этаж грузинского дома осветили. Когда Амед, немного погодя, вошёл сюда, на тахте уже сидел князь Хатхуа, суровый и задумчивый. Он так был погружён в печальные мысли о судьбе, постигшей горный набег, что даже не заметил племянника, почтительно остановившегося около. Шашка, кинжал и пистолеты были отняты у любимого Шамилева наиба. Он побледнел и осунулся и долго не подымал головы. Амед шелохнулся, Хатхуа рассеянно посмотрел на него и не узнал было… Как младший Амед, хотя уже русский офицер, не смел заговорить сам и ждал, соблюдая горный обычай. Хатхуа взглянул на него ещё раз и, вспыхнув, точно не веря глазам, поднялся с тахты… Подошёл к племяннику и молча остановился, разглядывая его.

— Ты… Амед?.. — спросил Хатхуа по-лезгински.

Совершенно непривычная ласка послышалась в голосе молодого наиба.

— Я, князь…

— Рад тебя встретить. Хотя я теперь в плену… А ты, как я вижу, вверх пошёл?

— Да… Наместник меня встретил как сына…

— И эполеты у тебя? Я рад за сына сестры моей… — он положил руку на плечо Амеду. — Рад за тебя… Сестра, верно, счастлива будет, увидев тебя таким. Что ж, ты — храбрый джигит!.. Хоть и жаль, что ты с врагом, а не с нами… Но — Аллах невидимыми путями ведёт нас. Если он дал русским победу, значит, мы ему неугодны стали. Это за Самур всё?.. — кивнул он на кресты.

— Да… князь…

Хатхуа потупился… Несколько секунд длилось молчание, наконец, точно одолевая себя, он тихо проговорил:

— Называй меня дядей… Я не прав был… Кланяйся матери и скажи, что я её помню… как… сестру… И отцу своему передай, что у меня нет на него зла. Что было, — то забыто. Если встретимся, — друзья будем.

Амед взял его руку и коснулся её губами.

— Многое переменилось теперь… Может быть, скоро я стану гордиться тобою… Русские хоть и враги наши, но они справедливы и не делают разницы между храбрыми, к какой бы вере те ни принадлежали. Ты теперь на широком пути. Я горжусь тобою, — всё же наша кровь… кабардинская!.. Зачем ты здесь?

— Я послан наместником.

— Куда?

— Далеко… К царю…

— К царю? В Петербург?

И князь Хатхуа отступил от Амеда, уже радостно глядя на него.

— Да!

— Зачем?

— Рассказать ему обо всём, что случилось в Самурском укреплении.

— Слава Аллаху! Я думаю, если бы мы из наших гор также могли послать ему выборных, — и войне пришёл бы конец. Но ему не услышать нас, и мы его не увидим. Разве мы не могли бы мирно жить рядом? Пусть он оставит нам наши горы и уведёт из долин своих солдат…

— Этого не будет никогда! Что раз взяли русские кровью, то они уж не отдадут никому.

— Ну, значит, нам в наших горных гнёздах осталось одно — славная смерть. Лучше умереть орлами на вершинах, чем жиреть внизу как волы под присмотром. Из горного волка не сделаешь дворовой собаки. Сегодня Аллах дал победу русским, завтра он, быть может, смилуется над своим народом и пошлёт её нам… Шамиль лежит в Чечне больной. Но дух его светел и мысли ясны. Русским недолго придётся праздновать.

— Что ты думаешь делать?

— Я?.. Я свою участь знаю. Меня оставят в Тифлисе в почётном плену до тех пор, пока я не соглашусь принести присягу… Я не Хаджи-Мурат, чтобы лживо клясться на Коране и потом обмануть и наместника, и Аллаха. Я не оскверню душу неправдой. Может быть, меня вышлют в Россию, — что делать! Пророк и там меня не оставит… И пока грудь моя дышит, и очи видят, — сердце у меня не перестанет биться для свободы. Куда бы меня ни увезли, я всюду почую, когда до меня долетит вольный ветер наших гор. И горе тому, кто станет между ними и мною. Может, ещё не раз встретимся с тобою в ратной потехе. Только помни: никогда моя рука не подымется на тебя.

— Покорись, дядя… Русские сильны.

— Князья Хатхуа ещё никогда не подчинялись силе.

— Русские справедливы.

— Тогда пусть они оставят наши горы и уйдут к себе. Мы их не звали!

— Они по праву завоевания и пролитой крови владеют ими.

— Кровь зовёт кровь, — ты знаешь. На политой ею земле всегда растут мстители. И где бы я ни был, я всюду услышу их зов.