Пленники вечности - [8]

— Но дерево победы уже взросло, — возразил герцог из южной Франции, чьи предки резали непокорных провансальских альбигойцев и удирали из Палестины под натиском победоносного воинства Сала-дина. — Хитрым маневром заманили мы сюда московитов, осталось только пожать плоды.

— Так поди и пожни! — вскричал взбешенный неповиновением магистр. — Бери войско и принеси мне голову московитского воеводы!

— Я готов во имя Богоматери в первых рядах драться с неверными собаками, — ответил герцог, — но право командования над рыцарями Запада небесные угодники даровали вам, магистр.

— И я распоряжусь им не так, как велит крестоносное сердце, а как велит холодный разум Великого Магистра Ордена Ливонского! Отправить герольда к московитам!

— Ах вот в чем дело, — ухмыльнулся Репнин, когда от сверкающих рядов неприятеля к стрелецкому каре помчался всадник, размахивая белой тряпицей. — Разговоры станем разговаривать!

— Великий Магистр, — надменно сказал герольд, которого пропустили в середину строя, к самому воеводе, — предлагает вам, дабы избегнуть худшей участи, сложить оружие. Он обещает жизнь всем, кроме священников богопротивной секты, именующей себя…

Он замялся, подзабыв, видимо, мудреное восточное словечко. Репнин участливо подсказал:

— Православной Апостольской Церковью, тевтонец. А кого еще не станете вы миловать?

— Казаков, что хуже орд Рогов и Магогов, хуже мавров и сарацинов.

— Ну и меня, грешного, на аркане в логово магистра поволочете, так? Послушай, мил человек, не зли меня и моих людей. Даже ногайцы и татары выказывают к противнику большее уважение, чем ваш Магистр. Не будь у тебя в руке белой ткани — уже лежал бы ты без языка, корчась у моих сапог за оскорбление веры! Ступай, пока цел, и передай своему хозяину, собака, что он сам отправится в Ивангород на аркане еще до того, как солнце сойдет с небосвода.

— Но это же неразумно! Вас всего горстка против всего Ордена! — воскликнул герольд, пропустив мимо ушей, или не поняв гневных слов воеводы. Говорил он на той пестрой смеси немецкого, польского и литовского, на котором испокон века говорила Прибалтика. Воевода, немало лет проведший в Галиции и на Волыни, прекрасно понимал это наречие.

— А добились ли вы сдачи от рингенского гарнизона? Или им вы предложили еще более волчью сделку? Молчишь! Я-то знаю, как крут во гневе был покойный воевода Русин, небось до сих пор от ударов его воинов у магистра дрожит собачий хвост, а из глотки льется песий скулеж. Ступай уже, хватит слова говорить, пусть сталь запоет.

Герольд повернул коня.

Кестлер мрачно выслушал его более чем сокращенный пересказ слов Репнина.

— От этих заносчивых дикарей иного и не дождешься. — сказал он, нахлобучивая шлем. — Ну что же, господа, кроткая Мария Тевтонская не сможет нас упрекнуть в день Страшного Суда в опрометчивости и кровожадности. Надменный враг католического мира не внял голосу рассудка, так пусть услышит он голос гнева его верных слуг!

Сотни и сотни глоток затянули под шлемами заунывный латинский гимн, и бронированные кони, медленно набирая разбег, двинулись к отряду Русина со всех сторон.

— А магистр-то глуп, как сивый мерин, — заметил Репнин. — Не дождался ни арбалетчиков, ни пехоты. Думает железяками нас спужать? Свинец стали не боится.

— Думается, батюшка, — возразил сотник, — больше свинца боится он за крепость. Не ровен час, поворотимся мы, и запремся в Рингене. Тогда пообломает он зубы о нас, как пообломал об отряд боярина Игнатьева-Русина.

— Твоя правда, — усмехнулся Репнин, опуская на шлеме-ерихонке стальную стрелку на переносицу. — Крепко запомнился им воевода рингенский.

И, привстав на стременах, проревел так, что услышали его все стрельцы, казаки и дети боярские:

— Так будем же достойны славы павших за веру и царя-батюшку! Аминь!

— Готовсь! — вскричали десятники, — Пли!

Неровный квадрат окутался дымом и изрыгнул на все четыре стороны тучи свинца.

— Богородица Дева радуйся! — вскричал сотник, когда ветер изорвал в клочья дымную завесу, и вместо накатывающегося стального моря им предстали лошадиные крупы и бьющиеся в агонии кони и люди.

— Не богохульствуй! — прикрикнул на него воевода, и рявкнул, обращаясь к казакам: — Ну, братуш-ки, не дайте им вновь поворотиться, пока пищали снаряжают.

Разомкнулись ряды, и стремительные верховые устремились вослед за отступающими рыцарями.

Но не все кони и люди в ливонском стане испугались гибельного залпа.

Смешались ряды, и челядь потеряла своих вожаков, но многие сотни конных латников встретили казаков, твердо глядя сквозь решетки, забрал поверх склоненных копий.

Наскочили казаки, рубя отступающих, и отлетели назад, оставив множество тел у копыт рыцарских коней.

Репнин велел трубить отступление, и легкая конница устремилась назад, недосягаемая для своих тяжеловооруженных противников.

— Немного же их вернулось, — с грустью заметил Репнин.

— Зато пищали уже изготовлены, — эхом откликнулся сотник.

— Будь проклято сатанинское отродье, — прорычал Кестлер, с трудом справляясь со своим перепуганным конем, — которое изобрело порох, оружие трусов! Благородное сражение превратилось неизвестно во что! Где времена святой райской простоты, когда дело решала смелость и крепость мечей!