Пленники небес - [45]

Вскоре меня подобрал небольшой рыболовный катер, на борту которого находился и мой отец. Меня обсушили, переодели, накормили горячими бутербродами и напоили какао с молоком. Но с отцом я стал разговаривать только на следующее утро: сон помирил меня с ним, чего не смогли сделать его объяснения про винт.

— Все оттого, что тебя бросили. Когда тебя кто-то бросает, неважно почему, ты очень злишься. Когда твоя мама сбежала от меня с тем типом, мне было плевать, что это я ее довел. Я уложил его на землю у нее на глазах, а когда он попытался встать, я снова ему врезал. Потом я узнал, что у него в кармане был пистолет и ему ничего не стоило пристрелить меня прямо там. Но она не позволила ему, она знала, что я успокоюсь; и я на тебя не сержусь, потому что знаю, что ты сейчас чувствуешь.

Самое противное, Дейв, это когда ты остаешься один по своей вине. Прямо как енот, Дейв: когда он попадает в капкан, то отгрызает собственную лапу, чтобы удрать.

И вот теперь, когда я сидел в лодке посреди залива, смотрел на розовое закатное небо и пурпурные облака, плывущие с запада, и глотал теплый воздух пополам с виски — теперь-то я понял, что тогда имел в виду мой отец.

У енота острые зубы, ему небось хватает двух минут. У меня же впереди была целая ночь, чтобы проесть себя до костей. И вот я нашел идеальное место, чтобы это сделать, — небольшой бар, выстроенный из красного кирпича, стоявший в стороне от грунтовой дороги, в сени дубовых деревьев. Одно из тех местечек, где у каждого в кармане опасная бритва, где безбожно смешивали бурбон с чем ни попадя, а музыка была оглушительной — аж стекла тряслись. Через два дня пышногрудая негритянка в пурпурном платье подняла мою голову из лужи пива. Солнце едва-едва взошло, и его лучи заливали окна равномерным белым пламенем.

— Твое лицо — не тряпка, милый, — сказала она, глядя на меня сверху вниз, уперев руку в бок; в пальцах у нее дымилась сигарета.

Затем она ловко сунула руку в задний карман моих брюк, извлекла оттуда мой бумажник и открыла его. Я обессилено смотрел на нее.

— Я не краду деньги у белых, — вновь заговорила она, — они мне их сами отдают. Обман, торговля или путешествие, милый; похоже, что тебе выпадает путешествие.

Она сунула мой бумажник обратно, смяла в пепельнице свою сигарету и направилась к телефону на стойке, а я так и остался сидеть, размякнув в кресле, с мокрой от пива щекой и больной головой. Минут через десять автомобиль шерифа округа Сент-Мартин доставил меня на берег, где ждала моя лодка, и оставил там, одинокого, больного и дрожащего.

* * *

Когда я наконец добрался до лодочной станции, я попросил Батиста посмотреть за Алафэр еще денек и три часа проспал на диване с включенным вентилятором, потом встал, побрился и принял душ, думая, что к концу дня приду в норму. Но вскоре у меня в желудке начались жуткие спазмы, и некоторое время я провел, склонившись над раковиной.

Потом я опять залез в ванну и пятнадцать минут простоял под холодным душем, почистил зубы, надел чистые штаны и джинсовую рубаху и заставил себя съесть чашку мюсли. Даже после холодного душа при работающем вентиляторе рубаха на мне вмиг пропиталась потом.

Я забрал Алафэр у Батиста и отвез ее к своей двоюродной сестре, учительнице-пенсионерке, которая жила в Нью-Иберия. Мне было мучительно неудобно, что приходится таскать Алафэр из одного дома в другой, я и так уже пропьянствовал два дня, а ее совсем забыл; но иного выхода у меня не было, ведь и Батист, и его жена работали, а сам я был слишком измотан душевно и физически, чтобы позаботиться о себе, не говоря уже о ком-то еще. К тому же существовала вероятность, что убийцы могут вернуться в дом.

Я попросил сестру присмотреть за Алафэр пару дней, а сам поехал в здание суда, чтобы встретиться с шерифом. Но когда я припарковался перед зданием суда, то уже взмок от пота, на влажных ладонях ясно отпечатались следы руля, а голова гудела. Я добрел до бильярдной на Мейн-стрит, и там, в прохладном баре, наслаждаясь ветерком от вентиляторов, выпил три порции коктейля, наконец ощутив, как понемногу отпускает жуткое похмелье, последствие вчерашнего виски.

Но я знал, нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, иначе завтра я сделаю то же самое, и так далее, и так далее, и в конце концов мой долг вырастет до чудовищных размеров; так раздувается голодный удав, проглотивший кролика. Но тогда мне было наплевать. Энни погибла из-за того, что я не смог расстаться с прошлым. Я ушел из новоорлеанского полицейского управления — вечно пьяный мальчик на побегушках, который вообразил, что ему до чертиков надоели лицемерие и жестокость правоохранительной системы большого города, на самом же деле я наслаждался всем этим, упивался своим знанием человеческих пороков, и мне была противна обычная жизнь, тоскливая и однообразная; мой отравленный алкоголем организм привык к адреналину, прилив которого он испытывал, почуяв опасность.

Я купил бутылку водки, но не притронулся к ней до утра.

* * *

Сто грамм, которые я выпил за завтраком, жгли стенки желудка. Мне пришлось полчаса обтираться мокрым полотенцем, чтобы перестать потеть, я почистил зубы, побрился, принял душ, надел кремового цвета брюки, черную рубашку-поло, галстук в красно-серую полоску и через полчаса уже сидел напротив шерифа. Тот писал, время от времени с любопытством поглядывая на меня и в нерешительности слушал мои слова.