Пленники небес - [42]

— Ч-черт, грузовик-то, похоже, сюда, — сказал один.

Второй что-то на это ответил, но из-за дождя я не разобрал слов.

— Можешь оставаться здесь и пристрелить его, раз тебе приспичило. Зря я сюда перся. Про бабу ты мне вообще ничего не сказал, — вновь заговорил первый. — С-сука, грузовик поворачивает. Я сматываюсь. В следующий раз сами разбирайтесь.

Я услышал, как он быстро-быстро побежал по ступенькам. Его сообщник некоторое время медлил — я слышал, как скрипит под его ногами пол, — потом резко развернулся и последовал за первым. Они бежали через сад с оружием наперевес, как пехотинцы во время марш-броска.

Я вбежал в спальню и зажег свет; сердце мое так и билось. Пол был усыпан стреляными гильзами и крупными дробинами, на спинке кровати и на цветастых обоях виднелись следы пуль. Простыня, которой она была по-прежнему укрыта, намокла от крови. Она лежала, отвернувшись к стене, ее белокурые волосы разметались по подушке, одна рука безжизненно свисала.

Я коснулся ее ступней, ее залитой кровью икры, я взял ее руку в свои, я гладил ее белокурые волосы. Наклонившись над кроватью, я поцеловал ее глаза, поднял ее руку и поднес ее к губам. Тут меня стало трясти, и я как подрубленный упал на колени возле кровати и уткнулся головой в подушку.

Не знаю, сколько времени я так пролежал, не помню, как поднялся на ноги; тело мое горело, я задыхался, желтый электрический свет резал глаза, на ватных ногах я добрался до комода и дрожащими руками достал из ящика пистолет и снял его с предохранителя. В моем мозгу уже рисовалась картина, как я бегу через сад наперерез их машине, и голос чернокожего парнишки из нашего взвода покричал над самым ухом: «Чарли надоело тут торчать. Бежим в туннель. Надерем им задницы, лейтенант».

Внезапно я понял, что нет никакого парнишки из нашего взвода, что мне все это пригрезилось. Батист стоял рядом со мной и крепко держал мои руки своими черными лапищами, заглядывая мне в глаза.

— Они ушли, Дейв. Оружие не поможет, — сказал он.

— Подъемный мост. Мы перережем им дорогу.

— Не поможет. Они ушли, — повторил он, на сей раз по-французски.

— А грузовик на что?

Он отрицательно покачал головой, потом осторожно забрал у меня пистолет, обхватил меня за плечи, довел до гостиной и усадил на диван.

— Сиди здесь и ничего не делай, — сказал он. Из кармана его джинсов, оттопырившись, торчал пистолет. — Где Алафэр?

Я тупо уставился на него. Он с шумом выдохнул и облизал губы.

— Оставайся тут. Не двигайся. Понял, Дейв? — спросил он.

— Понял.

Он вошел в комнату Алафэр. На черном небе бесновалась молния, и сквозь развороченную дверь в дом проникал холодный ветер. Я закрыл глаза.

Я встал с дивана и на негнущихся ногах прошел в спальню Алафэр. У двери я помедлил, точно горе сделало меня чужим в собственном доме. Батист сидел на краю кровати, держа на коленях судорожно всхлипывавшую Алафэр.

— С ней все в порядке. И ты скоро успокоишься, Дейв. Батист позаботится о вас, вот увидите, — сказал он. — Господи, Господи, как жесток мир к этой малышке.

Он грустно покачал головой.

Глава 6

В день похорон Энни шел дождь. Собственно, дождь шел всю неделю. Вода капала с листьев, стекала ручейками с крыш, собиралась в грязные лужи во дворе; поля и плантации сахарного тростника казались серо-зелеными сквозь пелену дождя. Я встретил в лафайетском аэропорту родителей Энни, прилетевших самолетом из Канзаса, привез их в залитую дождем Нью-Иберия и устроил в мотеле. Отец, рослый фермер с волосами песочного цвета, могучими руками с заскорузлыми ладонями и мускулистыми запястьями, курил сигару и смотрел в окно на раскисшие от дождя окрестности, лишь изредка открывая рот. Мать, плотно сбитая набожная сельская женщина, розовощекая, светловолосая и голубоглазая, пыталась скрыть неловкость, толкуя о перелете из Вичиты и о том, что ей впервые в жизни пришлось лететь на самолете, но голос ее звучал как-то неуверенно, а глаза все время избегали моего лица.

Когда мы поженились, они отнеслись ко мне с предубеждением. Я был старше Энни, к тому же лишь недавно бросил пить, а моя служба в убойном отделе, среди преступников, казалась такой же чужой и далекой, как и мой выговор и французская фамилия.

Я был уверен, что они — по меньшей мере, отец — винили меня в гибели дочери. Да и я сам по большому счету винил себя.

* * *

— Похороны в четыре, — сказал я. — Сейчас я отвезу вас в мотель, а в половине четвертого заеду за вами.

— Где она сейчас? — спросил отец.

— В морге.

— Отвези меня к ней.

— Гроб закрыт, мистер Баллард.

— Отвези нас к ней. Немедленно.

Энни похоронили на нашем старинном семейном участке старого кладбища при церкви Св. Петра в Нью-Иберия. Кирпичные склепы там были покрыты слоем белой штукатурки, самые старые из них просели и поросли плющом. Дождь заливал бетонные дорожки кладбища и стучал по брезентовому пологу над нашими головами. Когда помогавшие на похоронах сотрудники морга опустили гроб с телом Энни в склеп и собрались запечатать вход мраморной плитой, один из них отвинтил прикрепленное к двери распятие и вручил мне.

Я не помню, как вернулся в лимузин, помню только лица присутствовавших — матери и отца Энни, Батиста и его жены, шерифа, нескольких наших друзей. Путь с кладбища тоже не остался в моей памяти. Единственное, что отпечаталось в мозгу, — струи дождя, что заливали красный кирпич улиц и литую кладбищенскую ограду и стекали по моим волосам на лицо. Свисток товарного поезда где-то вдали — и потом я вдруг осознаю, что стою посреди газона у здания морга с его полыми деревянными колоннами и декоративным фасадом довоенной поры, который от дождя казался серым, и слышу звук отъезжающих машин.