Пленники Генеллана (том II) - [8]

Татум стоял, тупо уставившись в кружащуюся белизну: ничего не видно, кроме исчезающей вдали веревки. Капрал осторожно потянул — сопротивление, значит, что-то есть! Потянул сильнее — канат не поддавался. Упершись ногами, Татум рванул изо всех сил. Наконец, на другом конце — Рено или то, что от него осталось, — сдвинулось, и тогда он потащил, наклоняясь навстречу ветру, с трудом переставляя ноги, свой непонятный груз вдоль им самим проторенной тропинки. Он кричал — ветер заглушал его крик, врываясь в горло. Ему казалось, что он идет к лагерю, к людям.

Татум оглянулся и замигал, стараясь стряхнуть снег с ресниц. Веревка снова натянулась и завибрировала. В отчаянии матрос выстрелил, на этот раз, на всякий случай, целясь выше. Канат резко дернулся и ослаб. Татум продолжил движение, но теперь — спиной вперед и напряженно вглядываясь в буран. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем капрал наткнулся на канат, соединяющий кладовую с жилым помещением. Ухватившись за него обеими руками, закинув винтовку на плечо — рискованный жест, — двинулся дальше к дому, чувствуя мертвую тяжесть своего невидимого якоря.

Из-за утла жилого домика выскочило рычащее белое пятно, состоящее, как ему показалось, из одних клыков. Он резко повернулся, пытаясь взять оружие в руки, но косматая тварь уже кинулась на него, нацелившись в шею и лицо. Татум вскинул руку, и жуткое порождение этого ледяного ада впилось в нее, разрывая рукав. От толчка капрал упал на спину. Все эти мгновения зверь маниакально рычал, обжигая желтыми, полными безумной ярости зрачками. С клыков чудовища капала смешанная с кровью слюна. Винтовка запуталась в веревке так, что ее не удавалось освободить. Последним усилием, порожденным отчаянием, он все же вырвал ее из пут и повернул ствол в сторону зверя: онемевшая левая рука не подвела, дуло уперлось в пульсирующую, хрипящую грудную клетку, а палец что есть силы нажимал на курок — четыре выстрела. Тварь издохла, правда, тиски ее челюстей еще не ослабли, а в горле клокотала ярость, смешанная с кровью и слюной, но глаза уже померкли, а лапы обвисли.

Татум не смотрел на зверя, только на свою руку: пальцы не шевелились, будто слившись с винтовкой, — он тряхнул рукой, винтовка свалилась в снег, пальцы освободились; потом рванул правую руку — ткань комбинезона треснула, поднял — нет, поднес окровавленное месиво к глазам. О Боже! Покачал руку из стороны в сторону, как нечто постороннее, не свое. Думай, думай, думай! Отстегнув ремень от винтовки, перетянул рану, сжав зубы, чтобы не закричать от боли и не потерять сознания. Покончив с этим, Татум, пошатываясь, пошел к домику, прижимая раненую руку к груди. Несколько раз ему казалось, что веревка дергается, но он отнес это на счет воображения. Все еще находясь под действием шока, не чувствуя холода, не ощущая боли в плече от режущего каната, не испытывая тяжести своего жуткого груза, Татум шел так до тех пор, пока спиной не почувствовал поленницу дров: ноги подкосились, он рухнул в снег. Мелькнула мысль — или ощущение: ветер не дует в спину, он укрыт — от ветра, от клыков, — и потерял сознание.

* * *

Шэннон положил карты на стол.

— Где же, черт возьми, Татум? Вы что-нибудь слышали? — он говорил громко.

Снаружи завывал ветер, это продолжалось уже восьмой день, и маниакальная настойчивость урагана сводила с ума: земляне беспомощно забились в свое убежище. Одни играли в карты при дымном свете свечей, другие спали. Мутный день нехотя переливался в помещение через щель в остроконечной крыше. В нее же между бревнами был вставлен металлический флюгер, дребезжащий при каждом порыве ветра, практически постоянно на протяжении последней недели. Вместе с брезжущей струйкой света через эту щель просыпался снег. Мускусный запах притупил все остальные чувства, обострив лишь обоняние — изо всех углов неслись чохи, вызванные то ли вонью, то ли сквозняком; во всяком случае, чихали чаще, чем разговаривали.

Шэннон посмотрел на часы.

— Черт! Их нет уже больше двадцати минут. Честен и Гордон, одевайтесь. Я выйду.

— Слабак! — сказал Фенстермахер, тасуя карты. — Матросы не умеют играть в покер.

Ли хихикнула, остальные промолчали.

Шэннон проигнорировал насмешки, быстро одеваясь в углу. Честен и Гордон взяли из стойки оружие.

— Проблемы, сержант? — прохрипел из самого теплого уголка Квинн. Под его впавшими глазами залегли темные крути — командор сильно похудел.

— Татум запаздывает. Пойду посмотрю, что там.

— Правильно… кхе… кхе… хорошая мысль, сержант, — вяло пробормотал Квинн.

Услышав имя Татума, Голдберг вздрогнула. Она сидела у стены, прижав руку к животу.

Слегка пригнувшись, Шэннон прошел мимо, не задевая сидящих и лежащих товарищей, поменяв, таким образом, теплое место у огня на холодное у двери. Подвешенный к балке потолка освежеванный сурок то замерзал, то оттаивал, тогда с него капала кровь.

В ожидании неизбежного, жильцы застонали, замычали и поглубже забились в спальные мешки. Шэннон натянул на голову капюшон, застегнулся до подбородка и надел перчатки. Честен и Гордон помогли ему отворить тяжелую дверь ровно настолько, чтобы самим протиснуться наружу. В помещение ворвался ветер, в одно мгновение насыпав целый холмик снега прямо у порога. Мужчины потянули за собой дверь, которая со скрипом затворилась, оборвав жалобные причитания оставшихся в уюте и комфорте. Шэннон отыскал на стене кольцо с привязанной к нему веревкой, вытащил ее из-под снега и подергал.