Пленник гибнущего мира - [42]

А теперь…

У мальчика не было волос, поскольку они не могли расти на гладком полукруглом колпаке, сделанном из материала, похожего на бледно-зеленую пластмассу. Кто-то снял с ребенка скальп, спилил крышку черепа и заменил… этим. Кожа вокруг среза посинела и вспухла. Из правой глазницы торчала толстая пружина. На конце чуть покачивался большой стеклянный глаз с синей радужкой и красными черточками прожилок. Второй глаз у мальчика был свой, зеленый. Под вздернутым носом запеклась кровь, синие губы плотно сжаты, на подбородке длинная ссадина. Из одежды – только грязная набедренная повязка, и мальчик мерз. Прижимал тонкие, без намека на мышцы, руки к бокам. Переступал босыми ногами с острыми коленками. На вздутом животе Андрей заметил несколько шрамов.

– Ч-что с ним случилось? – тихо спросил он, повернувшись, наконец, к Румусу. Смотреть на маленького калеку становилось невыносимо.

Тот пожал плечами, склонил голову:

– Ничего особенного. Столяр над ним поработал. Так же, как над остальными своими попрошайками.

«Столяр? – мысленно переспросил Духов. – Что еще за Столяр?»

Румус, заметив его недоумение, набрал воздуха и стал объяснять:

– Попрошайки живут в кельях милосердия. Это здесь же, на торгашеском витке. А хозяин келий милосердия – и попрошаек заодно – Фрон по прозвищу Столяр. Прозвище он сам себе выбрал. У него особое Умение – вживлять неживое в живое. Вот он и работает над своими подопечными. Гляди.

Он кивнул Андрею за плечо, тот медленно обернулся и застыл, раскрыв рот.

Вдоль прилавков, хромая, шел еще один мальчик, лет двенадцати. Правая нога была отнята выше колена, ее заменял коричневый протез. Вместо носа – деревянный кружок с двумя дырками, похожий на розетку. На шее висела маленькая корзинка, где лежало несколько объедков.

– Это… – в горле пересохло. Кашлянув, Андрей продолжил: – Это Фрон с ними сделал?

– Ну да, – кивнул Румус. – Столяр. У него таких детишек около дюжины. Почти все – дети Шкурников, оставшиеся без родителей. Такое на внешнем витке сплошь и рядом случается, сам знаешь. То лающая болезнь, то Изверг. То, – он передернул плечами, – Пожиратель. Осиротел мальчишка или девчонка – приходят Фроны-погонщики, забирают и отправляют сюда. К Столяру.

Мальчишка с протезом ухромал в проход между прилавками. Первый, с пластмассовым колпаком и глазом на пружине, тоже испарился. Зато появились двое новых попрошаек.

Первой шла девочка. Из посиневшей левой голени торчали три спицы, одно плечо заметно ниже другого. Но больше всего Андрея пугало ее лицо: у девочки был зашит рот – распухшие лиловые губы стягивали толстые красные нити. А из дырки в горле торчала зеленая резиновая трубка толщиной в палец, с небольшой воронкой на конце.

Андрея трясло. Не выдержав, он шагнул назад. Румус чуть заметно усмехнулся.

– Это ты с непривычки, – сказал он. – Выглядят столярские детишки, конечно, жутко, но они не опасные, не бойся.

«При чем тут опасные – не опасные?!» – крикнул про себя Духов, глядя на попрошайку, который следовал за девочкой.

Подросток лет четырнадцати передвигался при помощи рук, поскольку короткие и слабые ноги не могли выдержать его вес – они волочились за хозяином, словно лишенные костей. Спину уродовал горб. Губ не было, и казалось, что подросток все время скалится. Из выпуклого лба торчала шестеренка.

Хотелось отвернуться и зажмуриться, но Андрей понимал, что это бессмысленно – кошмар надежно впечатался в память. Вслед за дурнотой и испугом пришло непонимание. Зачем? Зачем Фрон по прозвищу Столяр делает детей такими?

Духов все смотрел, как мальчик с шестеренкой во лбу ползет мимо прилавков, и поймал себя на том, что не чувствует к нему жалости. Он просто хотел, чтобы искалеченного попрошайки не было. Никогда. И остальных трех… существ – тоже. Даже в мыслях Андрей не смог назвать их детьми.

– Эй! – Румус осторожно толкнул его. – Ну, ты чего застыл?

– Ничего, – тихо ответил Андрей.

– Надо же, какой впечатлительный! – парень фыркнул и мотнул головой. Потом, поразмыслив пару секунд, наклонился и прошептал заговорщическим тоном: – Хотя я, по правде, когда попрошаек в первый раз увидел, чуть не заорал. А кто-то, говорят, даже обделывался. Но это поначалу. Потом привыкаешь – и начинаешь их жалеть.

– Жалеть? – переспросил Духов. Он вновь прислушался к себе. Нет, жалости не было. А испуг уходил, уступая место дурноте.

– Конечно, жалеть. А для чего, по-твоему, Столяр над ними работает? Для чего о-пе-ра-ции, – последнее слово далось Румусу с трудом, – проводит? Чтобы попрошаек жалели. Вот представь: бегали бы они тут обычными детьми… И что? Путались бы под ногами, раздражали бы всех. А кто-то их вообще бы не замечал. Тогда какой от них толк? Милостыни бы почти не приносили. А так – совсем другое дело. Столяр, как он сам выражается, «товарный вид» попрошайкам придает. Для него это уже искусство!

Андрей прищурился, посмотрел на Румуса. Качнул головой, но промолчал.

– И от попрошаек доходы неплохие, – продолжал тот. – Конечно, жратву в основном подают. Но случается, что и облигацией кто-нибудь с внутренних витков, побогаче, одарит. Так что живут Столяр и его детишки далеко не бедно. Во всяком случае, брюхо набить всегда есть чем.