Пленник - [2]

Пленник проявил внезапную словоохотливость. Он расспросил Тарасова, из какой тот губернии, как жена и дети и отчего он такой маленький.

— Мало за уши драли, оттого и маленький, — ответил Тарасов.

Потом пленный начал скучать. Офицер в это время забрался на полати, в темный угол избы; оттуда слышались взвизгивания крестьянки и ее тихий смех. Пленный подмигнул Тарасову; Тарасов произвел какой-то странный звук, похожий на всхлипывание.

— Сиди веселей, дурак! — крикнул на него пленный. Затем он начал пристально смотреть на солдата. Тот мигал глазами, дергал головой и вдруг, выронив винтовку, опустился вниз, обмяк и заснул. Пленный продолжал смотреть на него еще несколько секунд. Потом он громко сказал, повернувшись в сторону полатей:

— Товарищ офицер, ваш солдат заболел сонной болезнью…

* * *

Офицер долго тряс Тарасова, бил его по щекам, лил на него воду, но ничто не помогало. Помертвевшее бледное лицо солдата с веснушками на носу и маленькими белыми усами оставалось неподвижным. Он ровно дышал и спал глубоким сном.

— Дрянь солдаты у вас, — сочувственно сказал пленный.

— До рассвета недалеко, — сказал офицер, не отвечая. — Я дождусь утра вместе с вами.

— Милости просим, — сказал пленный, точно приглашая офицера зайти к нему в гости. — Впрочем, до рассвета я здесь не пробуду: через час мне нужно идти.

Офицер посмотрел на него с изумлением.

— Я мог бы уйти сейчас, — спокойно продолжал пленный, — но мне еще рано. Посидим немного, поболтаем.

Офицер схватил его за плечи.

— Что вы сделали с Тарасовым?

— Ничего. Он спит.

— Почему он заснул?

— Я не могу отвечать за ваших солдат. В избе тепло, он согрелся и заснул, что же тут удивительного?

— Вы вот не заснули…

— Я вообще сплю часа два в сутки, не больше.

Вдруг офицеру показалось, что плечо пленного сделано из дерева. Он пощупал левую руку ниже плеча: рука была деревянной.

— Вы инвалид?

— У меня нет левой руки.

— Нет левой руки! — пробормотал офицер с изумлением.

Пленный смотрел в сторону. Шипели сырые дрова в печке; на полатях фыркала и сморкалась крестьянка — не то она плакала, не то смеялась, — и офицеру стала казаться невероятной эта хрустящая от мороза ночь, и медленное пламя в печке, и всхлипывающая женщина в углу, и длинная фигура пленного с деревянной рукой и такими неправдоподобными, нарисованными бровями. Откуда-то издалека донесся тихий протяжный звон и остановился в ушах офицера; и ему почудилось, точно он, и изба, и пленный — все это медленно двигается, едет и покачивается на ходу; или, может быть, это в ночной темноте тихо вздрагивает и колеблется огромная тяжесть вращающейся земли? Он опустился на табурет и тотчас закрыл глаза. Ему приснилось, что он стоит и бросает деньги в пропасть; вот блестит в воздухе золотая монета, ему становится жаль терять ее, и он кидается вслед за ней и долго летит вниз, глядя неподвижными глазами на мрачные стены бездны; и, наконец, останавливается, ударившись обо что-то плечом.

Он проснулся и увидел те же необыкновенные брови пленного, которые видел, засыпая.

— Не спите, — сказал пленник. — Тут, я вижу, у вас просто эпидемия какая-то.

— Эпидемия… — пробормотал офицер. — Эпидемия…

— Как тиф, — сказал пленный.

— Тиф… — подумал офицер и мутно увидел грязных тифозных в почерневшем белье: у них были открытые темные рты и дикие глаза. — Я, наверное, заболеваю тифом.

— Очень возможно, — произнес голос пленника. — Очень возможно, что сонная болезнь, в конце концов, дойдет и до России. В этом нет ничего невероятного. Эй, вы, не спите! — закричал он офицеру.

Офицер с усилием открыл глаза и закурил папиросу. Он постепенно приходил в себя.

— Почему вы говорили, — спросил он пленного, — что вы через час уйдете?

— Потому что я действительно уйду.

— Но ведь я застрелю вас. Пленный улыбнулся:

— Нет, не попадете.

— Как? На таком расстоянии?

— Да.

Теперь улыбнулся офицер.

— Хотите попробовать? — спросил пленный.

— Пожалуйста.

Пленный встал и отошел на несколько шагов. Офицер навел на него револьвер.

— Вы сделаете четыре выстрела, — сказал пленный. — Если вы промахнетесь все четыре раза, я считаю себя вправе уйти. Идет?

— Идет, — ответил офицер.

Дуло револьвера было на уровне груди пленного. Нажимая курок, офицер встретил неподвижный взгляд черных глаз… Револьвер дал осечку.

— Не считается, — сказал пленник.

— Почему? Пусть считается. У меня остается еще три выстрела.

— Хорошо. Значит, каждая осечка тоже считается?

— Конечно.

Офицеру снова захотелось спать. Он пересилил себя, опять взвел курок и прицелился. Мушка револьвера прямо глядела в лоб пленного. Он нажал собачку. Выстрела не последовало; второй раз его прекрасный револьвер дал осечку.

— Невероятно! — забормотал офицер. Он направил дуло вниз, дернул за курок, и тотчас оглушительный шум наполнил избу: пуля пробила пол, серое облачко выстрела едва не потушило керосиновую лампу на столе. К дверям избы на шум стрельбы прибежало несколько солдат в нижнем белье. Они дрожали от холода и прыгали на снегу.

— Револьвер пробую, идите спать, — сказал им вышедший офицер. Все опять успокоилось.

— Остается два выстрела, — напомнил пленный. Туман застелил глаза офицеру; ему так хотелось спать, что он едва не дремал стоя.