Пленительные наслаждения - [89]

Габби отскочила назад так быстро, что его рука повисла в воздухе.

– Это не имеет значения, если даже дверь будет заперта, – заявила она решительно.

За время дежурства у его постели она много думала об их будущем. Нужно полностью потерять рассудок, чтобы заниматься тем, что причиняет такие страдания своему мужу. Если Квил думает, что она собирается заодно с ним содействовать новому приступу мигрени, он глубоко заблуждается.

Но спорить в коридоре было довольно глупо, и Габби с гордым видом прошествовала в комнату виконтессы. Квил вошел следом и закрыл за собой дверь. Габби тяжело вздохнула.

– Квил, ты не считаешь, что будет лучше, если мы все обсудим после обеда? – Она медленно направилась в другой конец комнаты, притворяясь, что ее заинтересовали золоченые кресла возле камина.

– Я полагаю, мы должны обсудить это сейчас, – нахмурился он.

Габби остановилась возле письменного стола и обернулась.

– Несомненно, мы не можем делать то, что вызывает твою мигрень, – проговорила она, поглаживая полированную поверхность розового дерева.

– Не вижу здесь ничего несомненного, – сердито возразил Квил.

– Мне казалось, что это очевидно. Есть что-то в… – Габби запнулась, тщательно подбирая слова. – Есть что-то в брачных отношениях, что вызывает твою мигрень. Поэтому, пока не найдено лекарство, мы не можем повторять неудачный опыт.

– Господи! Неужели ты думаешь, я не искал?

– Нужно еще попытаться, – заупрямилась Габби. – Я знаю тебя, Квил. Тебе трудно говорить со мной об этом. Но наверняка есть сотни докторов здесь и за границей, которым известен рецепт лекарства от твоей болезни.

Квил привалился к каминной полке и скрестил руки на груди.

– Есть один немец по фамилии Хеберден. У себя на родине он главный специалист по мигрени. Я приглашал его в Англию для консилиума с моими врачами. Он сказал, что кровопускание мне противопоказано. Я и сам знаю, что это так. – Квил мрачно усмехнулся. – В прошлом году мне ставили пиявки на голову. Лучшим лекарством Хеберден считает отвар хинной коры – но это тоже не помогло. Кстати, его весьма удивило количество лекарств, которые я уже перепробовал. Валериана, мирра, мускат, камфара, опий, болиголов и даже нюхательные порошки. В Бате один шарлатан мазал меня пеной из болиголова и хвойного бальзама. После этого я благоухал несколько дней, как сосна.

– Хеберден назначал тебе что-то, кроме коры?

– Он советовал во время приступа приклеивать пластырь за ушами, – иронически хмыкнул Квил. – Об эффективности можно судить по отсутствию пузырей на коже. Позже он склонял меня к опию, но мне никогда не нравилась эта идея. Я рассудил, что привыкание – неравноценная замена интимной жизни, и решил, что лучше буду жить со своим недугом. В самом деле, последнее лекарство, которое я принимал, только чудом меня не угробило, как мне потом объяснили врачи. Моя мать купила его у какого-то знахаря в Блэкфрайерсе. Я две недели пролежал в горячке, но от мигрени так и не избавился.

Габби подумала о письме Судхакару, но промолчала, вспомнив, с каким нездоровым упрямством Квил отверг ее предложение.

– С тех пор я поклялся больше не принимать никаких лекарств. – Квил осторожно прокашлялся. – Я отдаю себе отчет, что посягаю на твое счастье, Габби. С моими дефектами мне, вероятно, не следовало жениться на тебе.

– Ты попал в точку, Квил.

У него екнуло сердце, и его сарказм сразу куда-то исчез, а лицо застыло и побледнело. Разумеется, Габби права. У нее есть все основания для развода.

– Но ты все же женился на мне, – продолжала она. – И теперь эта проблема – наша, а не только твоя.

– Я не приемлю твоего умозаключения, – произнес Квил с убийственной вежливостью. – Уверяю тебя, мне не требуется твое присутствие во время этих эпизодов. Я не посмею обременять тебя своей немощью.

С каждым медленным тяжелым ударом сердца он будто врастал в пол, как дерево в землю.

Габби нахмурилась:

– Квил, я никоим образом не упрекаю тебя в твоей мигрени. Я еще раз повторяю, что теперь это наша общая проблема, а не только твоя. Мы должны вместе заниматься твоим лечением.

– Никто, а жена уж точно, не будет диктовать мне решения, – процедил Квил сквозь зубы. – Я больше не стану принимать непроверенных лекарств. И тебе придется принять это к сведению.

Габби уже еле сдерживалась, чтобы не выплеснуть на него свой гнев.

– Ты ведешь себя не лучшим образом, Квил! Мы должны подумать вместе, что делать дальше. Неужели тебе не ясно?

– Нет, не ясно, – сердито заявил он, чеканя каждое слово. – Как только случилось то несчастье, моя мать взялась диктовать врачам, как меня лечить. Если бы я ее послушал, то по сей день лежал бы на этом ложе. Сама едва не убила меня шарлатанскими снадобьями, а когда Транкельштейн предложил дельное лечение, воспротивилась всеми силами. Но именно его массаж и его упражнения поставили меня на ноги.

Габби вздохнула:

– Я никак не могу понять, какое отношение имеют ошибки твоей матери к нашей задаче в теперешней ситуации?

– По вопросам собственного лечения принимать решения буду я, и только я! У меня нет желания доводить себя до изнеможения снадобьями ненормального лекаря, о котором ты мне рассказывала. Мое решение окончательное, Габби.