Пленительная красота - [71]

Когда моя сестра училась в начальной школе, она придумала сказать нашей маме, что, мол, учительница требует от родителей каждый вечер читать вслух заболевшим детям учебники, дабы они не отставали от своих одноклассников. Конечно же, требование строгой учительницы было всего лишь выдумкой, но эта уловка позволила нам, прижавшись к маме, безраздельно завладевать ее вниманием почти на двадцать минут. Как видите, мы с сестрой делали все что могли.

Когда я училась в пятом классе, мама узнала, что я курю, и, расстроившись, сказала, что у нее больше нет ее маленькой девочки. Я плакала. И научилась скрываться еще искуснее. Ей были неведомы ни мои мечты, ни устремления, ни таланты, ни то, на какой скользкий путь я вступила. Все голы обучения в школе и колледже я производила впечатление примерной ученицы. Но под маской пай-девочки скрывались мои метания и отчаянные попытки научиться жить — с помощью различных пагубных привычек, назойливо прививаемых этим миром. Я чувствовала себя нелюбимой, нежеланной, несчастной и действительно никчемной. Сделанный мной в то время выбор губительно отразился и на моей душе, и на душах близких мне людей, так как я все глубже погружалась в отчаяние, презирая себя и в то же время пряча свое истинное лицо.

Когда на одном из школьных вечеров я накурилась травки и заявилась домой в перепачканной собственной рвотой одежде, которую сбросила на пол в ванной комнате, ни мать, ни отец не сказали мне ни слова. Они промолчали и тогда, когда я была настолько пьяна, что без их помощи не могла попасть в дом. Мое задержание за вождение автомобиля в нетрезвом виде завершилось лишением меня водительских прав сроком на две недели. А однажды я просто не пришла домой ночевать. Вернувшись на следующее утро, я застала маму на грани истерики: за время моего отсутствия она уничтожила все лекарственные препараты, которые я, не таясь, держала у себя комнате. Движимая отчаянным желанием меня разыскать, она просмотрела все мои школьные тетради, надеясь отыскать телефон моей подруги, но вместо него обнаружила список транквилизаторов, которые я успела попробовать за последний месяц. Список был очень длинным.

Я любила маму и не хотела, чтобы она узнала о том, что я принимаю транквилизаторы. Я не хотела причинить ей боль. Да, когда-то она меня подвела. Все матери так или иначе подводят своих детей. Но она ведь меня любила, а это было самое главное. И хотя мне было ужасно стыдно за инцидент с лекарствами, я не раскаялась в своем поведении, нет. На тот момент нет. Вместо этого я научилась скрываться еще тщательнее.

Годы учебы в колледже были ознаменованы для меня беспорядочными половыми связями… вызванными погоней за иллюзорным чувством, что я красива, желанна и любима. Моя мама, будучи рьяной католичкой, частенько возмущалась чьими-то неблаговидными поступками (кстати, ничем не отличавшимися от моих собственных), уверенная в том, что Господь никогда не простит подобных прегрешений. Она удивлялась, как люди не боятся совершать столь тяжкие грехи. Для меня ее осуждение было равносильно пощечине, но втайне я надеялась, что Бог способен простить мне то, что могла бы простить и я.

По Божьей милости и к вящей Его славе на последнем курсе обучения в колледже я стала христианкой. Иисус буквально спас меня. Но я больше не была католичкой или как минимум перестала притворяться ею. (Потому что все время обучения в школе я прикидывалась, будто разделяю убеждения своей матери.) Теперь я посещала «внеденоминационную» церковь.

Мама обрадовалась, что я перестала принимать транквилизаторы. (При этом мы обе с ней делали вид, она — что не догадывается о моих сексуальных грехах, я — что не догадываюсь, что она догадывается.) Она радовалась, что я снова молюсь, но ее огорчал мой отказ посещать ее церковь. Наши разговоры на тему веры превращались в словесные баталии, в пылу которых каждая из сторон пыталась доказать правоту своих убеждений, но была абсолютна глуха к доводам «противника». Вместо того чтобы радоваться тому, что нас объединяет, мы позволили разделить нас, словно непреодолимой полосой заграждения из колючей проволоки, нашим доктринальным разногласиям.

Поэтому последующие пятнадцать лет мы говорили с ней исключительно о погоде.

Недавно я услышала историю о том, как к одной молодой женщине, только что родившей своего первенца, приехала ее мать, чтобы помочь дочери ухаживать за новорожденным. Младенец почти все ночи не давал молодой маме сомкнуть глаз, издавая различные тревожащие ее звуки, поэтому она спросила маму, долго ли ей еще ждать, пока она перестанет реагировать на малейший доносящийся из детской шум. Но прежде чем ответить на вопрос дочери, мать задала ей встречный вопрос: «Дорогая, ты не простужена? Мне показалось, что прошлой ночью я слышала твое затрудненное дыхание». Для нас возраст наших детей не имеет значения — они всегда остаются нашими детьми. Точно так же, как не имеет значения возраст, в котором вы теряете своих родителей, — сколько бы вам ни было лет, вы неизбежно почувствуете себя сиротой.

Я не помню, когда наши отношения с мамой стали менее напряженными, но постепенно они приняли куда более миролюбивый характер. Я точно знаю, что оттепель началась после того, как, набравшись мужества, я дала честную оценку произошедшему со мной в детстве и оплакала душевные раны, которые нанесли мне мои родители как своими несправедливыми действиями, так и бездействием. Кроме этого я дала честную оценку своему поведению в юности. Оно вызывало во мне и гнев, и сожаление, но спустя какое-то время я сумела простить своих родителей и по-новому взглянуть на маму.