Плен - [24]
— Ну так вот. Этот самый ихний нижний чин полный был чудак, ничего не скажешь. Он, во-первых, трупов боялся или крови, не знаю. Нет, трупов, трупов. Тут меня Ниночка, считай, прикрыла — она уже скончалась в тот момент, так он как подошел, так и отскочил, вояка хренов. Ну давай! — думаю. И глаза закатываю, как Дориан Грей. И лежу весь в кровище. Короче, он у меня браунинг забрал — и бежать, даже часы с руки не снял, сдрейфил. Бывают такие чудаки, а? Тут думаю, раз такое дело, пока помирать не буду. До ночи отлежался. Потом шинельку вашу с Ниночки снял и пополз в деревню. Дальше дела не самые интересные, Катькина сестра меня в погребе прятала, я там простыл и чуть не помер, опять же гангрена, полноги отнять пришлось. Но жив. И знаете, Гелий Михайлович, я вас крайне ненавидел, можете мне поверить. Стишки эти ваши читал ночами и все ждал, как я вам их в морду швырну. Ну вот вроде швырнул, сбылась мечта. А дальше мне вам только спасибо говорить надо.
На Кировской прихожей не было вовсе. Открываешь входную дверь — и сразу кухня. Дальше ты через кухню проходишь, а там уж комнаты. И куда, например, зимой пальто девать — непонятно. К тому же на кухне располагалась Капитоша на раскладушке, и переселить ее было некуда, да она б и не согласилась стронуться со своего места. Все это было зверски неудобно, а уж если гости — впрочем, на Кировской такого понятия не знали. Не было дня, чтоб кто-нибудь не заявлялся, к вечеру за стол садилось минимум десять человек, все свои, какие там гости. И все они перлись через картофельный пар, через Женькины пеленки, через Капитошины тапочки и сваливали свои пальто и шубы в ванной на пол. В день юбилея Михдиха стояла страшная жара, Гелена пришла домой из института без сил и села на пол на кухне; впервые идиотское строение квартиры ей показалось разумным: она не могла никого видеть. В комнатах хохотали, голосили, возглашали здравицу, Аля наяривала на рояле, и — Гелена не видела, но точно знала — растроганный носатый Михдих в бархатном пиджаке плясал с крошечным Женькой польку-бабочку; басил Виктор, азартно орал Крот, Гелик ронял свое веское слово — что такое они спорили… Ах, да: Витька ляпнул про бесконечность, дескать, мы не можем ее понять, а Гелик снисходительно возражал: помилуй, это конечность мы не можем понять, а бесконечность… Толя как всегда выступал арбитром-миротворцем и гудел что-то такое вразумляющее.
На кухню вошла Капитоша. С час назад ее вытащили с раскладушки, заставили пойти к столу и выпить рюмку, она махала руками, хохотала, пустила слезу, Эрлих, Сашка, Коля — все кинулись целовать ее, потребовали речь, она застыла с рюмкой в руке минуты на три, потом шепотом сказала: дорогой Михаил Дмитрич! — все рухнули от хохота, Михдих спешил к ней ее обнять. Она просидела за столом целый час — это было прямо небывало, она уже совсем редко поднималась; вспомнила маму покойную, вспомнила, как все были маленькие, насмеялась, наплакалась и очень довольная пошла к себе. Увидела Гелену, всполошилась: детонька моя, что случилось?
Ничего, ничего она не могла рассказать ни Капитоше, никому. Зачем, зачем я пошла в этот Энергетический, кой черт меня понес? Ей стало жарко и тошно от собственного прекраснодушия — пошла, как миленькая, а что ей было делать: два года никуда не могла устроиться на работу, не брали, не брали нигде — дочка репрессированного? До свиданья. Гелик тоже сидел без работы — только что из лагеря, кому это надо. Всех волок на себе Витюшка, жили всемером впроголодь, Женька маленький, болел, страшно вспомнить — и тут вдруг чудом каким-то взяли в Энергетический, она поверить не могла.
Она все знала, все — но просто надеялась, что как-нибудь обойдется, что ее минует. И вот теперь этот мальчик. Как же жарко и плохо мне.
Экзаменаторы плавились от жары, абитуриенты плавились от жары, и она сама сидела, обмахиваясь платком и напряженно думая только о стакане холодного молока. До конца экзамена оставалось дотерпеть еще полчаса. Этот мальчик — она не запомнила его имени, но какое-то оно было страннейшее, она еще подумала: что за нелепые выходки родителей — и однозначная, не оставляющая сомнений еврейская фамилия. Он был какой-то ужасно необычный. Очень красивый, очень — нннннно не только… Яркий, что ли? Что-то в нем было… Ну мальчик — собственно, почему мальчик, двадцать четыре ему по документам, но что-то в нем было мальчишистое, — ну растрепанный, ну улыбается…То ли этот контраст: очень светлые волосы и очень черные, как у галки, глаза, то ли… Взял билет, улыбнулся и пошел готовиться — а она не могла оторвать от него взгляда; осторожно глянула на других преподавателей, те тоже — не отрываясь. Какой-то морок, честное слово. Она так ошалела от его внешности, что даже не сразу сообразила, а потом вдруг спохватилась и взмолилась про себя: только не ко мне, не ходи ко мне!
Он как услышал — пошел прямиком к ней, глазастый, сияющий, и стал отвечать. Он говорил очень быстро и очень отчетливо, сильно грассировал; сиял глазами и очень белыми зубами: он был абсолютно уверен в своем блестящем ответе. Первый вопрос билета, второй и решенная задача — все безупречно. Ну хорошо, сказала она деревянным голосом и задала первую каверзу. Он ответил. А если так? Он ответил. А так? — Да пожалуйста! — А если еще эдак? — Будьте любезны! Она дала задачу для третьего курса, для пятого — он расщелкал и их, задумавшись буквально на полминуты. Ну вот и все. Она отчаянно зажмурилась, и злосчастный запотевший стакан молока сейчас же встал у нее перед глазами: вы не очень хорошо готовы, — тем же скрипучим голосом сказала она, — я могу поставить вам «удовлетворительно», будет лучше, если вы придете на следующий год.
Анна Немзер родилась в 1980 году, закончила историко-филологический факультет РГГУ. Шеф-редактор и ведущая телеканала «Дождь», соавтор проекта «Музей 90-х», занимается изучением исторической памяти и стирания границ между историей и политикой. Дебютный роман «Плен» (2013) был посвящен травматическому военному опыту и стал финалистом премии Ивана Петровича Белкина. Роман «Раунд» построен на разговорах. Человека с человеком – интервью, допрос у следователя, сеанс у психоаналитика, показания в зале суда, рэп-баттл; человека с прошлым и с самим собой. Благодаря особой авторской оптике кадры старой кинохроники обретают цвет, затертые проблемы – остроту и боль, а человеческие судьбы – страсть и, возможно, прощение. «Оптический роман» про силу воли и ценность слова.
Герой повести в 1941 году служил на советско-германской границе. В момент нападения немецких орд он стоял на посту, а через два часа был тяжело ранен. Пётр Андриянович чудом выжил, героически сражался с фашистами и был участником Парада Победы. Предназначена для широкого круга читателей.
Простыми, искренними словами автор рассказывает о начале службы в армии и событиях вооруженного конфликта 1999 года в Дагестане и Второй Чеченской войны, увиденные глазами молодого офицера-танкиста. Честно, без камуфляжа и упрощений он описывает будни боевой подготовки, марши, быт во временных районах базирования и жестокую правду войны. Содержит нецензурную брань.
Мой отец Сержпинский Николай Сергеевич – участник Великой Отечественной войны, и эта повесть написана по его воспоминаниям. Сам отец не собирался писать мемуары, ему тяжело было вспоминать пережитое. Когда я просил его рассказать о тех событиях, он не всегда соглашался, перед тем как начать свой рассказ, долго курил, лицо у него становилось серьёзным, а в глазах появлялась боль. Чтобы сохранить эту солдатскую историю для потомков, я решил написать всё, что мне известно, в виде повести от первого лица. Это полная версия книги.
Книга журналиста М. В. Кравченко и бывшего армейского политработника Н. И. Балдука посвящена дважды Герою Советского Союза Семену Васильевичу Хохрякову — командиру танкового батальона. Возглавляемые им воины в составе 3-й гвардейской танковой армии освобождали Украину, Польшу от немецких захватчиков, шли на штурм Берлина.
Антивоенный роман современного чешского писателя Карела Конрада «Отбой!» (1934) о судьбах молодежи, попавшей со школьной скамьи на фронты первой мировой войны.
Авторы повествуют о школе мужества, которую прошел в период второй мировой войны 11-й авиационный истребительный полк Войска Польского, скомплектованный в СССР при активной помощи советских летчиков и инженеров. Красно-белые шашечки — опознавательный знак на плоскостях самолетов польских ВВС. Книга посвящена боевым будням полка в трудное для Советского Союза и Польши время — в период тяжелой борьбы с гитлеровской Германией. Авторы рассказывают, как рождалось и крепло братство по оружию между СССР и Польшей, о той громадной помощи, которую оказал Советский Союз Польше в строительстве ее вооруженных сил.