Плен - [8]

     К сожалению, А.Н. Фленова уже нет в живых.

     Много лет спустя я прошел вдоль железнодорожного пути между станциями Кацуры и Мышанка: на всем его протяжении сохранились остатки укрепленных позиций, поросшие молодым сосновым лесом, что позволяло представить картину происходивших здесь событий.

     До поезда, которым мне нужно было возвращаться в Мозырь, еще оставалось немного времени. Я подошел к остатку железобетонного ДОТ’а, купол с артиллерийской амбразурой испещрен выбоинами от осколков. Вокруг - молодой сосновый лесок. Я прилег на теплую, подогретую августовским солнцем, покрытую ковром опавшей хвои, землю. Поневоле в памяти возникла фронтовая атмосфера военных лет, вокруг зазвучали незабываемые ноющие звуки пуль, завывание летящих мин и оглушительные хлопки разрывов.

Начало пути.

     Об эпизоде моего последнего боя на берегу реки Припять западнее Мозыря, закончившемся ранением и контузией, я рассказал ранее. Теперь - продолжаю.

     Итак, возвращаюсь к 14 января 1944 года. Открыв глаза, я обнаружил себя полусидящим среди каких-то мешков на движущейся повозке. Правая часть головы - сплошная опухоль, глаз заплыл. Все вокруг воспринимается, как какой-то полусон, так как звуки не проникают сквозь шум и туман, окружающий меня. Рядом с повозкой идет здоровенный «амбал», одетый в немецкую форму. Увидев, что я очнулся, он обратился ко мне с каким-то вопросом, но я не услышал и не понял, чего он от меня хочет. На передке повозки спиной ко мне также сидит солдат, одетый в немецкую форму с немецкой винтовкой за спиной.

     Стал вслушиваться в себя и осматриваться кругом. Пытаясь принять более удобную позу, почувствовал, что нога, к которой как бы привязаны вериги, не дает мне пошевелиться. В ней ощущается тупая пульсирующая боль. Голова не болит, но как будто набита ватой, звуки окружающей меня жизни сквозь нее не доходят, происходящее вокруг воспринимается как нечто вроде немого кино.

    Повозка, везущая меня, движется в колонне какого-то обоза, кругом идут люди в немецкой форме с нашивками на правом рукаве «РОА» (Русская освободительная армия) - власовцы. Параллельно обозу идет колонна вооруженных автоматами людей, одетых в белые меховые комбинезоны. Среди них выделяются голубовато-серыми шинелями с меховыми воротниками офицеры в фуражках с высокими, загнутыми кверху полями и выпущенными из-под них наушниками.

     Сообразив, что нахожусь в плену, никак не могу вспомнить, каким образом я мог туда попасть. Последнее, что осталось в памяти - удаляющиеся в темноту силуэты отступавших бойцов. Потом, уже на следующий день, когда слегка прорезался слух, мне объяснили, что власовцы, выполнявшие роль трофейной команды, подобрали меня, затащили в деревню и утром, отступая, погрузили в повозку.

    Ехали довольно долго, в какой-то большой деревне остановились на привал. Тот же здоровенный «амбал» перетащил меня в приземистое одноэтажное здание, вероятно, казарму, и уложил на нары, расположенные вдоль стены большой комнаты. На этих же нарах лежал тяжело раненый русский солдат, находившийся без сознания, стонал иногда. Я подумал, что он уже при смерти. «Амбал» притащил мне тарелку с толстыми блинами и стакан чая. Чай я выпил с наслаждением, к блинам же притронуться не мог, даже вид съестного вызывал у меня рвотные ощущения.

    Не помню, сколько времени я провел в этой комнате. Входили и выходили власовцы и немцы, не обращая на меня внимания. Иногда присаживались у стола, пили и закусывали.

    Через некоторое время засуетились, понял, что уезжают. Затихло. Появилась мысль и надежда, что меня и умирающего раненого решили оставить. Но, вдруг опять появился мой здоровенный опекун, взвалил меня на спину и поволок к той же, уже запряженной повозке. Усадив меня, пытался войти со мной в контакт, но я его совсем не cлышал. Объясняясь жестами и много раз повторяя слова, так что я кое-что стал понимать по движению губ. Он поведал мне, что так же, как и я когда-то был ранен, подобран на месте боя и попал в немецкий госпиталь. Там его вылечили, и он вступил во Власовские войска. И меня он хочет определить в немецкий госпиталь.

    Из дома принесли мне кружку горячего наваристого бульона, впервые за прошедшие дни я смог им подкрепиться.

    Наутро, во дворе остановился грузовик, в кузове которого вдоль бортов сидели раненые немцы. Меня погрузили к ним. Сидя на полу, я пытался облокотиться о ноги сидящего на сидении немца, которые были перевязаны, вероятно, обморожены, но, увидев это, отшатнулся, боясь причинить ему боль. Он взял меня за плечи и прислонил к своим ногам.

    Грузовик бежал по большому шоссе, по обеим сторонам которого на ширину 300-400 метров был вырублен лес во избежание скрытного подхода партизан. Приехали к немецкому госпиталю. Немцев сразу же забрали, а меня оставили в грузовике, отказываясь принять. Немцы - шофер грузовика и солдат, сопровождавший раненых, долго что-то обсуждали между собой, очевидно, не зная, что со мной делать. На мотоцикле с укрепленным на нем пулеметом подъехали два вооруженных автоматами немца в касках, на груди одного из них висела на цепочке овальная металлическая табличка. Я предположил, что это - патруль. Грузовик тронулся, вероятно, по указанному ими направлению, и привез меня на окраину городка, где под надзором конвоиров работала бригада русских военнопленных.