Племянник короля - [49]

Это полное горечи восклицание, заключающее венскую дипломатическую миссию, одновременно является прощанием с «большой политикой» на долгое время. Прибыв в Рим, князь по уши уходит в беззаботную атмосферу любимого города. Величественный вид залитой солнцем пьяцца ди Спанья, тенистая тишина ватиканских садов, веселый гул цветочных базаров на пьяцца деи Фьори, прохлада мраморных залов виллы Боргезе и Капитолия возвращают ему утраченное душевное равновесие. Целительное римское солнце помогает ему прийти в себя от мучительного похмелья после варшавских событий. Сюда не долетает враждебный вой разнузданной галерки шляхетского сейма.

В аристократических дворцах герцогов Дорна, Памфили Браски и Буонкомпани по-прежнему ведутся утонченные интеллектуальные разговоры. По-прежнему слушают вдохновенные поэтические импровизации певицы Марии Магдалины Морелли, известной под именем Кориллы Олимпики, Среди тишины древнеримских памятников на виа Аппиа он исполняется благим сознанием тленности и суетности всей этой злобы дня.

В Риме князь Станислав завязывает сердечную дружбу с давним знакомым по Парижу Жаном Батистом д'Аженкуром, выдающимся археологом и нумизматом. Вместе они бродят по римским антикварным лавкам, вместе восхищаются памятниками античной культуры, вместе стараются забыть о том, что творится в их родных столицах. Но от родины убежать нельзя. Весной 1792 года из Варшавы приходят ошеломляющие известия. То, чего князь так боялся, произошло. Преданный добродушным прусским королем сейм, решившись защищать конституцию, предпринимает безнадежную вооруженную борьбу с войсками Екатерины. С таким трудом обретенное душевное равновесие князя рассыпается прахом. Со стесненным сердцем слушает он песню армейского поэта 1792 года, в которой звучит далекий отголосок сеймовых столкновений:

Пусть нас сворой называют,

Пусть никчемными считают,

С кривдой мы идем схватиться,

За обиды расплатиться.

Из писем и устных сообщений он узнает о нарастающей славе и популярности младшего кузена Юзефа. Честный, прямолинейный рационалист, князь Станислав должен переживать страшные душевные терзания. Ведь балованный, распущенный, никогда не принимаемый всерьез Пени, которого он пять лет назад отчитывал в Праге за легкомыслие и беспечность, реабилитирует перед польским народом запятнанное имя Понятовских. Реабилитирует это имя. Впервые житейская философия князя потерпела крах.

Летом поступают дальнейшие известия. О молниеносных победах русских войск. О предательстве Браницкого, Щенсного-Потоцкого, Жевуского и об образовании Тарговицкой конфедерации. И наконец самое страшное: о присоединении короля к Тарговице и о втором разделе Польши. И вот тут-то довольно ярко проявится различие в характерах двух молодых Понятовских. Князь Станислав не может в отличие от князя Юзефа решиться на патриотический протест. Под угрозой конфискации имений на родине, побуждаемый умоляющими письмами дядьев и отца, он отправляет из Рима в Варшаву требуемую декларацию лояльности новому правительству и тем самым перечеркивает все прекрасные деяния своих лет «боренья и горенья». В Риме снова множество польских беженцев. Здесь маршал Большого сейма Станислав Малаховский, генерал Тадеуш Костюшко и многие другие известные лица. Патриотические польские эмигранты пользуются большой симпатией пребывающего в то время в Риме английского принца Августа Сассекского. Благосклонность эта частично объясняется… гастрономическими причинами. Английский принц обожает польские зразы. Зразы, разумеется, обильно приправляются спиртным, что великолепно действует на взаимные отношения. Кое-кто из поляков принимает это слишком всерьез. Во время одного из таких «зразовых» приемов вскоре после присоединения короля к Тарговицкой конфедерации происходит импровизированная патриотическая демонстрация. В изрядном подпитии Адам Валевский объявляет Станислава-Августа свергнутым, после чего принимает тост «за нового короля Польши Августа IV Сассекского». Князя Станислава на этом приеме, разумеется, не было, но о демонстрации ему наверняка тут же сообщили во всех подробностях. Легко понять, что особого удовольствия ему это не доставило.

Тем более, что вести с родины приходят все более и более невеселые. Станислав-Август сокрушается над критическим положением князя Юзефа и решает, нельзя ли младшему племяннику добровольцем принять участие в какой-нибудь английской морской экспедиционной кампании, «особенно в Средиземное море, для защиты Италии». Паническое настроение передается даже беззаботному экс-подкоморию. Старый бонвиван впервые в жизни думает о приближающейся смерти и старается обеспечить будущее своей последней «любви» – актрисе Трусколяской. Он пишет сыну в Рим: «Благословляя, заклинаю вашу светлость… не отказать ей в милости после моей смерти и платить бы ей до самой ее смерти по сто червонных злотых в месяц. Она услаждала мою страсть, и привязанность ее ко мне доставляла мне единственное утешение…» (Это письмо от 1793 года – единственно трогательный человеческий документ, оставшийся после князя экс-подкомория. Какова была судьба Трусколяской после смерти ее престарелого любовника, неизвестно. Во всяком случае в списке пенсионеров князя Станислава ее имени я не обнаружил. Возможно, что князь экс-подкоморий, который умер только в 1800 году, успел еще… разлюбить.)