Племенные войны - [56]

Правильно: резать местное население. Ну, не то, чтобы устраивать море крови и горы расчлененных конечностей — к этому покамест не все властные структуры готовы, видимо, религия пока не та. А требуется просто собрать всех деревенских жителей и учинить экзекуцию.

Есть красные, пусть самые захудалые? Есть.

Второй вопрос: есть среди них русские, белорусы, украинцы — да хоть кто «приезжий»? Есть.

Теперь действие. Приезжих прогнать, карелов — расстрелять.

Красными считались, помимо комиссаров и коммунистов, чекисты и менты, активисты, председатели советов, даже учителя, если таковые имелись. Кто-то, весь избитый, пошел, куда глаза глядят, кто-то отправился в последний путь, несмотря на мольбы и стенания женщин и детей. «Зачем вы уничтожаете карел? Ведь они — братья!» — спрашивал вечно пьяный председатель комитета бедноты Ругоев из деревни Тигверы. По такому случаю, он даже протрезвел. «Какие они нам братья? Они — предатели!» — этот ответ оказался одинаков на все расстрелы, которые массовым порядком проходили на оккупированных территориях.

23 апреля был взят Олонец.

Укрывшись в случайном доме, оказавшемся вотчиной осевшего еще с прошлого века ссыльного чеха, начальник олонецкой милиции Моряков принялся готовиться к обороне. Чех, Вацлав, уже достаточно пожилой человек, только сокрушенно вздыхал. Своих домочадцев, едва только в дом ворвался милиционер, он вывел к церкви на острове в месте слияния двух рек: Олонки и Мегреги. Сам же вернулся, достал из сундука саблю в роскошных ножнах и видавшее виды ружье.

— Что ты с саблей собираешься делать? — спросил Моряков, удивленный возвращению чеха. — С ней много не навоюешь.

— Собираюсь с ней попрощаться, — ответил Вацлав и, завернув клинок в холщину, унес его на чердак. Поцеловав рукоять, он уложил саблю под стропила и перекрестил.

— Уходи, мужик, — сказал ему по возвращению Моряков. — Это не твоя война.

— Это мой дом, — ответил чех. — Сам уходи.

— Ну, как хочешь, — начальник милиции пожал плечами. Ему самому на улицу теперь было никак: каждая собака знала его в лицо. Да ладно бы знала — будь возможность, укусила бы. Много горя принес своим землякам милиционер Моряков.

Федор Иванович Моряков родился в соседствующей с городом деревней Чимилица. Семья была небогата, поэтому призыв в царскую армию и последующий фронт оказались для него настоящей путевкой в жизнь. Там он научился убивать врага всеми доступными и недоступными путями и средствами. Так как Федор умом не блистал, за всю свою жизнь не прочитал ни одной книжки, убийство, как таковое, не вызывало в нем никаких терзаний совести. Заколол штыком немца, а потом этим штыком сало порезал и съел, не морщась.

Агитаторы его заприметили и начали агитировать за жизнь. Если бы не они, паскуды, пошел бы Моряков по военной линии, глядишь — фельдфебелем бы сделался, в училище военное определился для передачи военного опыта. Такие убийцы без страха и упрека в военных училищах очень востребованы.

Но окутала его коммунистическая пропаганда, и в 18 году отправила пинком под зад из армии в родные пенаты. Что делать рьяному коммунисту в Олонце? Создавать отряд уездной милиции по поручению, так сказать, партии. В сельское хозяйство идти — себя не уважать, чем-то еще заниматься — не приучены. Ментовка — самое то!

Моряков был принципиальным ментом, более того — идейным. Считался только с партией и лично товарищем Лениным. С народом считаться перестал. Он у него весь в преступный элемент превратился, и поэтому с ним он боролся, не покладая рук.

Ныне в доме Вацлава Федор нисколько не сомневался в своей судьбе: коли финны не прикончат, родные земляки это сделают за здорово живешь. Теперь он вне закона, потому что закон, так его и растак, поменялся. Дело житейское.

Враги, конечно, быстро вычислили, кто в доме чеха прячется. Слухами земля полнится, а слухами про начальника милиции — еще и подпитывается.

Не сумели они с товарищами милиционерами организовать сопротивление захватчикам, разбежались товарищи милиционеры, как крысы. Да и сам он бежал от Вербного креста, что в деревне Татчалица, так быстро, как еще никогда не бегал. Только и успел пару раз выстрелить в неприятеля, переходящего реку по висячему мосту, уменьшить его живую силу на пару солдат.

Окружили его, некуда более бежать. До родного отделения милиции — рукой подать, но там тоже уже, вероятно, хозяйничают интервенты.

— Выходи, Моряков! — крикнули ему. Даже фамилию добрые жители подсказали. Финнов вокруг дома собралось изрядное количество. Оно и понятно — развлечение, не каждый день начальники милиции попадаются.

— Уходите! — вместо Федора крикнул Вацлав. — Это мой дом. И я в нем хозяин.

— Мы — Закон, — сказали финны. — Будем вас немного пиф-паф.

— И он — тоже Закон, — возразил чех. — Мне какая выгода?

— Его расстреляем, тебя, так уж и быть, повесим, — признались финны.

— За что? — спросил Вацлав, а Моряков на него укоризненно посмотрел: наказывают не за что, а потому что!

— За укрывательство красного.

Моряков и Вацлав отстреливались до самого утра следующего дня. Боеприпасов для старенького ружья оказалось преизрядно, они стреляли по очереди, потому что патроны для милицейского нагана иссякли очень быстро.