Плавучие театры Большой Планеты - [2]

В том, что касается плавучих театров как таковых, самыми замечательными и великолепными считались «Золотой фантазм Фирончелле» и «Очарование Миральдры», причем соперничество их хозяев — Гарта Пеплошторма и Аполлона Зампа, соответственно — давно стало притчей во языцех. Для развлекательных постановок Зампа были характерны подвижный темп, яркие эффекты, внезапные потрясения и впечатляющие контрасты; он придавал большое значение фарсу, пантомиме, фокусам и жонглированию, экзотическим танцам и воспроизведению на сцене выдающихся жестокостей. Гарт Пеплошторм предлагал вниманию зрителей более неторопливые и замысловатые фантасмагорические феерии. Несмотря на пренебрежительные и чванливые манеры, Замп был придирчивым режиссером, требовавшим от актеров как виртуозности, так и способности быстро приспосабливаться и выступать в различных амплуа, тогда как основой популярности спектаклей Пеплошторма служили таланты известных и успешных специалистов. Замп умел приводить свои жизнерадостные постановки в соответствие с интересами и вкусами местной аудитории; Пеплошторм сосредоточивался главным образом на трагических сюжетах, таких, как «Эмфирио», «Лукас и Портмена», «Синий гранат» и «Царство Железного Короля». Актеры Пеплошторма носили роскошные костюмы, его декорации гипнотически завораживали, его преданность правдоподобию — особенно в том, что относилось к пылким эротическим сценам и к изображению отправления правосудия — намного превосходили достижения тех, кто пытался удовлетворить зрителей любительскими имитациями и воплями за кулисами.

Пеплошторм нередко отправлялся в рискованные плавания вверх по течению Висселя, до Лантина и дальше, а также по крупнейшим притокам Висселя — Суанолю, Вержансу и Мёрну. Замп, как правило, давал представления в селениях Нижнего Висселя, иногда поднимаясь по Мёрну — то есть там, где у публики были знакомые ему предрассудки, и где стоимость тех или иных товаров[1] была хорошо известна.

Однажды, когда «Миральдра» стояла на якоре у городка Крысиный Фитиль, молодая рыжеволосая исполнительница пантомим принялась дразнить Зампа, упрекая его в излишней осторожности. «Пшш! — фыркнула она, игриво подергивая его аккуратную светлую козлиную бородку. — Почему мы вечно слоняемся вдоль одних и тех же набивших оскомину берегов? Вверх-вниз, вверх-вниз, из Тамета в Париковск, оттуда опять к Ветербургу и назад в Кобль, чтобы выплавить[2] прибыль».

Аполлон Замп беспечно рассмеялся и осушил бокал вина — парочка только что начала обедать в каюте Зампа на корме «Миральдры»: «Если это позволяет мне пировать в обществе очаровательной подруги, зачем что-либо менять?»

Актриса, выступавшая под именем Лаэль-Росса, повела плечами и скорчила капризную гримаску: «Тебе всегда и на все нужны причины?»

«Разумеется! Если они существуют».

«Нет никаких причин — кроме того, что неплохо было бы взглянуть на новые лица и побывать в незнакомых местах. Разве не странно, что Аполлон Замп, самый отъявленный головорез из всех, что разгуливают по палубам плавучих театров, выбирает только самые безопасные маршруты?»

«В этом нет никакой тайны! Я галантен и пикантен только потому, что обстоятельства позволяют мне оставаться таковым. В противном случае я превратился бы в зануду, подобного сборщику мидий из Крысиного Фитиля. Открою тебе один секрет, — Замп многозначительно поднял указательный палец и чуть наклонился вперед. — Я не требую лишнего от моей старой доброй подруги, Судьбы. Я никогда ее не испытываю — именно поэтому мы с ней весело шагаем в ногу по дороге жизни».

«Может быть, твоя старая добрая подруга, Судьба, просто слишком скромна и вежлива, чтобы вступать в пререкания, — предположила Лаэль-Росса. — Давай проверим, что она о тебе думает на самом деле. Впереди — Ветербург, жалкая горстка грязных лачуг, где все расплачиваются друг с другом маринованной рыбой. Смотри, вот мой талисман: с одной стороны на нем эмблема моих предков, на другой — нимфа-покровительница Коракис. Я подброшу талисман. Если сверху выпадет Коракис, мы проплывем мимо Ветербурга до Фьюдурта или Ювиса — или даже до Лантина на Стеклодувном мысу. А если нет, встанем на якорь в Ветербурге. Ты согласен?»

Замп покачал головой: «Невозможно не учитывать, что у Судьбы есть причуды; например, ей ничего не стоит повернуть талисман той или иной стороной вверх».

«Все равно — посмотрим, что получится!» — Лаэль-Росса подбросила крутящийся диск из желтоватой кости; тот упал на стол ребром, прокатился по вощеному дереву и остановился, тихонько прислонившись к фляге с вином в почти вертикальном положении.

Замп возмущенно уставился на талисман: «Ну, и что теперь? Как это понимать?»

«Спроси кого-нибудь другого. Я не умею толковать знамения».

Замп поднял брови: «Знамения?»

«Тебе лучше знать — ведь это ты идешь по жизни рука об руку с сестрицей-Судьбой».

«Мы шагаем в ногу, — ответствовал Аполлон Замп, — но это не значит, что мы исповедуемся друг другу на каждом шагу».

Уже давно стемнело. Лаэль-Росса незаметно вернулась к себе в каморку на нижней палубе, в то время как Аполлон Замп, опрокинувший, пожалуй, на пару бокалов больше, чем следовало, сидел, откинувшись на спинку тяжелого кресла из резного пфалакса. Выдалась теплая ночь; оконные створки были открыты — морской бриз заставлял покачиваться пламя подвесных светильников, и по стенам плясали тени. Замп поднялся на ноги, обозревая свою каюту — помещение, которому мог бы позавидовать любой: мебель из массивного пфалакса, сервант, уставленный стеклянными флягами, мерцающими отражениями пламени, прекрасная постель в алькове, под зеленым покрывалом. Потолочные балки поддерживались подкосами из тамарака, вырезанными изящными завитками; под ногами темные дубовые доски палубы блестели воском, один огромный светильник висел над трапезным столом, другой — над письменным столом. В этот поздний час вскрылись и беспрепятственно сообщались различные уровни сознания Зампа. Образы всплывали из памяти, приобретали почти осязаемую объемность и что-то предвещали, исполнившись потаенным смыслом — если бы только он сумел догадаться и уловить этот смысл! В оконных створках исказилось отражение его персоны. Замп пригляделся к нему поближе: да, он хорошо знал этого субъекта и высоко ценил его, но в то же время он казался ужасным, странным, чужим. Отражение было приземистым, с выпирающими ягодицами и перекошенной, ползущей во все стороны одеждой. Светлые кудри стали неопрятно длинными и растопырились, голубые глаза тупо сосредоточились на кончике длинного бледного носа. Оскорбленный этой карикатурой, Замп с достоинством выпрямился; по субъекту в оконной створке пробежали волны; на мгновение он исчез, а затем снова появился, глядя на Зампа с таким же возмущением — как если бы с его точки зрения внешность Зампа была не менее отвратительной, чем зазеркальный призрак в глазах самого Зампа… Аполлон Замп отвернулся. Если таковы были предзнаменования или намеки, позволявшие проникнуть в суть вещей, он больше не испытывал ни малейшего желания к ним приглядываться.