Плау винд, или Приключения лейтенантов - [6]

В конце июля 1815 года пожаловал на «Рюрик» сам Румянцев, а с ним капитан Крузенштерн и кронштадтское начальство в адмиральских чинах. Они придирчиво осмотрели корабль, нашли везде образцовый порядок. Граф Николай Петрович перекрестил и обнял Коцебу. Крузенштерн расцеловался с офицерами, обернулся к матросам, поднял руку:

– В путь, ребята! С богом!

Глава 4 Поэт и натуралист

Карета, стуча большими колесами, подкатила к отелю «Белый орел». Кучер в широкополой шляпе проворно спрыгнул с козел и отворил дверцу кареты. В тот же миг на порог отеля выскочил хозяин-пузанчик и, обдергивая куртку, низко кланяясь и улыбаясь, зачастил:

– Добрый день, сударь, милости просим, сударь…

Приезжий потребовал комнату во втором этаже и чтобы непременно окнами на рейд.

Хозяин проводил гостя и, одолеваемый любопытством, быстренько скатился по лестнице, чтобы потолковать с кучером. Увы, этот пентюх только и мог сообщить, что господина зовут Адельберт фон Шамиссо и что он, сдается, ничего себе, хороший, а впрочем, кто его там разберет.

Утром гость спросил перо и чернила. Хозяин, войдя в комнату, застал его у распахнутого окна с «долландом» в руках: господин озирал рейд в подзорную трубу, сработанную в лондонской мастерской знаменитого Джона Долланда.

Туман над рейдом уже истаял. Матросы купеческих судов выгружали заморские товары. Сторожевой фрегат выбирал якорь. Несколько баркасов с алыми парусами неслись, как наперегонки, к морю. Этот поспешный бег алых парусов ничего не подсказал владельцу «долланда». Между тем суда с далеко приметными парусами принадлежали копенгагенским «лоцманам, – они спешили встречать какое-то иностранное судно.

Шамиссо положил «долланд», сел к столу. Письма были для него литературным занятием, и нынче Адельберт предался ему с особенным удовольствием, потому что под окнами бойко шумел порт – романтическое место, где начинается столько удивительных приключений. Шамиссо, однако, не успел навести глянец на послание к Эдуарду Хитцугу, ибо услышал смягченные расстоянием пушечные удары.

Буум… Буммм… Округлые, как ситнички, облачка возникали вдали. Семь раз ударили пушки – корабельный салют столице Дании. Ветер распластал пороховой дым, прижал к волнам, и перед Шамиссо картинно означился двухмачтовый бриг.

В тот же день, в девятый день августа 1815 года, Адельберт переправил багаж на борт русского брига «Рюрик». А поздним вечером он возлежал на койке в тесной каюте и, потягивая трубку, размышлял, как в одно краткое мгновение могут меняться обстоятельства жизни…

Ему было тридцать четыре года, этому отпрыску старинной фамилии. Родители его некогда бежали от «ужасов» французской революции, ребенком завезли его в немецкие земли. Пятнадцати лет он стал пажом бледногубой королевы Луизы, восемнадцати – надел офицерский сюртук. Однако ни дворцовый паркет, ни вахтпарады не прельстили Адельберта. Дворянскую шпагу променял он на тяжелый посох странника: бродил по дорогам, осененным яблонями и вишнями, перебивался случайными заработками и слагал стихи, как мейстерзингер. Он сочинял по-немецки, но в строфах стихов, как и в его жилах, пульсировал галльский гений – прозрачный, четкий, солнечный!

В восемьсот десятом году Шамиссо посетил Францию. Ему не пришлись по душе золотые пчелы Наполеона. Императорскому Парижу предпочел он вольнолюбивую Швейцарию.

Потом Адельберт опять появился в Берлине: его манил университет. С прилежанием, не свойственным вдохновенным пиитам, он принялся за естественные науки. А как-то летом, поселившись за городом, единым духом написал своего «Петера Шлемиля» – очаровательную сказку, покорившую самого Гофмана.

Зимою восемьсот пятнадцатого года молодой натуралист прослышал о русской кругосветной экспедиции. Это было первое после долгих войн ученое путешествие. Но как, как участвовать в нем? Выручил случай – верный слуга мечтателей, способных действовать. Один из друзей Адельберта, Эдуард Хитцуг, водил знакомство с писателем Августом Коцебу. Писатель был плодовит и бездарен. Но Хитцуг, кривя душой, строчил хвалебные и почтительные письма: ведь сочинитель приходился отцом капитану Коцебу и родственником капитану Крузенштерну. А ради друга Адельберта разве не стоило малость покривить душой? И вот фортуна, как говорится, улыбнулась – из Петербурга пришло согласие. Тогда-то и наш поэт, подобно герою своей сказки Петеру Шлемилю, надел семимильные сапоги.

С первых же дней Шамиссо почувствовал дух корабельного товарищества, непритязательного и, быть может, грубоватого. Больше других ему приглянулся медик Эшшольц;. он мысленно называл его «лучшим парнем в мире».

Поболтав с живописцем Хорисом и увидев рисунки, Шамиссо решил, что юноша – «добродушие в большей степени, нежели искусство»; впрочем, подумалось ему тут же, этот Хорис совсем неплохой портретист.

Капитана наблюдал Шамиссо в часы судовых работ. Адельберт хорошо помнил прусских плацпарадных болванов, и ему нравилось, что капитан строгостям внешней службы предпочитает заботу о здоровье и отдыхе команды, нравились его энергия, свежесть молодости. Что же до лейтенантов, то Шишмарев показался ему «круглой сияющей луной», и Адельберт с удовольствием слушал его раскатистый добродушный смех. Но вот Иван Захарьин неприятно поражал какой-то болезненной раздражительностью.