Платонов тупик - [38]

— Да хто ж его знаеть? — старик отложил в сторону валенок, посмотрел на Анну.

— Может, в вашем селе найдется кто?

— Може, и знайдеться… Хто ж его знаеть? Тут вже поперебувало народу.

— И у вас? — удивилась Анна. — Так далеко?

— Далеко с одной стороны, от вас, а с другой, от Запорижья, — близько.

— Это мы так далеко забрались! — Она оглянулась на Ваську, потом опять повернулась к старику: — Ну, спасибо вам за приют, за хлеб-соль, пойдем…

— А шо у вас е? — старик кивнул на узел. — Можэ, такэ, шо и нам треба?

— Ой, так посмотрите! — обрадовалась Анна и кинулась к своему оклунку. Развязала быстро, выложила товар на край стола: — Вот! Это — костюм мужской. От моего мужика остался. А это вот отрез на платье… — Она расстегнула кофту на груди, отвернулась и достала из-за пазухи узелок. — И вот! — Анна бережно положила на клеенку золотые сережки с красными камешками. Сережки сверкнули веселыми звездочками. — Еще мои девичьи!..

Старик взглянул на них и тут же, к удивлению Анны, отмахнулся — не оценил. Он долго щупал костюм, наконец сказал:

— Добрый матерьял. Шерсть. Но у нас никому его носыть…

А хозяйка рассматривала отрез, и по ее глазам видно было, что он ей нравится. Она крикнула негромко:

— Устя!.. Устыно!..

В комнату из-за занавески на двери выскочила Устя — молодая розовощекая дивчина. Брови шнурочком, на лбу колечки волос, голову оттягивает тяжелая коса. Она кинула на всех быстрый взгляд черных глаз, поздоровалась — и к матери. Увидела отрез, заулыбалась:

— Ой, яке гарненьке! — Обернулась к гостье, спросила просто: — Продаетэ?

— Меняем… На зерно… — сказала Анна несмело.

Васька смотрел на Устю и удивлялся: почему она вчера показалась ему солидной теткой? И вспоминал себя, какой он был беспомощный и жалкий. Вспомнил — и покраснел от смущения. А Устя не обращала на него внимания, она выразительно посматривала то на свою мать, то на деда.

— Пшеницы нема, — сказал дед. — Кукурузы могу дать…

— Ну что ж… — быстро согласилась Анна. — На нет и суда нет.

— А сколько? — спросил старик.

— Это уж вы сами смотрите и сами цените… Вам виднее…

Старик подумал-подумал, сказал:

— Два ведра могу насыпать…

— И за то спасибо. Хотелось бы больше… Ну, раз нельзя…

— А костюм… — старик вытянул нижнюю губу, задумался. Посмотрел на хозяйку, спросил: — А костюм, може, Степану показать?

— Покаж, — сказала та спокойно.

— Я зараз, — бросил старик коротко Анне и стал быстро одеваться. Сунул под полу костюм, убежал.

Вдогонку, осмелев, Анна крикнула ему:

— Может, там пшеничка есть?

Пока дед куда-то бегал, Устя развернула отрез, набросила себе на левое плечо, на грудь, обернулась к зеркалу, покрутилась перед ним и заулыбалась своему изображению — нравилась ей материя. Потом сложила бережно и положила на стол: мол, пока за нее не заплачено, она чужая… И вдруг увидела сережки! Боже, как загорелись ее глаза, как они расширились, как засияли они черным антрацитовым блеском от радостного предчувствия! Взяла бережно, двумя пальчиками, положила сережки на ладонь и стала ловить в красные капельки солнышко. Камешки то вспыхивали яркими звездочками, то гасли и тут же вспыхивали вновь.

— А у мэнэ и дырочки е! — сказала она весело, потрогав себя за мочку уха. — Можно?

— Можно, можно! — разрешила Анна.

Подбежала Устя к зеркалу, вдела одну сережку, вдела другую, повертела головой, обернулась — и трудно было сказать, что ярче сверкает: то ли сережки, то ли ее глаза. И удивляется Васька, глядя на Устю: такие маленькие, такие крохотные висюлечки, а как преобразили девушку!

Прибежал дед без костюма, спросил:

— Три ведерки пшеницы дае… Як?

Анна даже вздрогнула от такой удачи, но радость свою сдержала и спокойно развела руками:

— Ну что ж… Если бы четыре — было бы лучше… Но… Ну… пусть будет, как вы там решили.

— Айда, хлопец, со мною, — кивнул старик Ваське. — Бери мешок.

Оделся Васька, схватил мешок, побежал.

— Поторгуйся, Вася, может, прибавят, — наказала ему мать.

Поморщился Васька — не умеет он торговаться, да и при Усте как-то неловко слушать такой наказ, но буркнул в ответ:

— Ладно.

Вернулись они быстро, зерно оставили в сенях.

— Ну как? Выторговал? — спросила мать у Васьки.

— Я, я выторговал! — сказал гордо старик. — Ведерко кукурузы. Га? — И засмеялся, довольный.

— Вот спасибочко! — весело поблагодарила его Анна.

— Дидусь, дидусь, — звала деда Устя. — Глянь на менэ.

Глянул дед на внучку, заулыбался, даже голову склонил набок:

— Яка красатулечка! — Но тут же посерьезнел, сказал: — Ни, нэ будэ дила: то дуже дорога штука.

— Дидусь… Ну дидусь…

— То ж ведерок пять да пшеницею запросють? — взглянул он на Анну.

— Да, хотелось бы пшенички. Вещь, верно, дорогая…

— Бачишь? — кивнул он внучке.

— Ну дидусь… — не унималась та.

— Отдадим пшеницю, потим будешь исты мамалыгу.

— Буду, буду, — затараторила Устя. — Я люблю мамалыгу… Не поскупысь, дидусенька…

— Любыть она! — двинул плечами старик. Взглянул на Анну: — Нема у мэнэ пьять ведер… Не можу даты. А?

— Смотрите сами, дедушка… Делайте так, чтобы и нам не было обидно, и вы чтобы не остались внакладе. Думаю, не обидите. У нас ведь это и все, больше не с чем ехать, нечего менять. А до лета далеко.