Платон, сын Аполлона - [12]

Критий, однако, просчитался в отношении племянника. Общение с Сократом утвердило Платона не в идее о власти, а в необходимости воспитания афинян. Из рассуждений Сократа получалось, что не царь, не тиран, не аристократы, не олигархи[31] спасут Афины, а знание каждым афинянином, что есть добро и зло в желаниях, поступках и делах. Ничего не решат войны, перевороты, жребии, голосования, но всё решит знание. И стало быть, следует стремиться не к власти, а к мудрости. Эта мысль Сократа, запавшая Платону в душу, а также недоверие, которое он питал к Критию, заставили его, к удивлению дядюшки, отказаться от участия в замыслах и делах аристократических гетерий. К тому же Платон был ещё не в том возрасте, когда афинянам дозволяется заниматься общественными делами — избираться в Совет Пятисот или выступать перед Народным собранием с предложениями. Молокососов, как называли его сверстников горожане, скифы — государственные рабы, исполнявшие роль полицейских, стаскивали с трибуны, если те осмеливались туда забраться, и даже прогоняли с площади, где проходило собрание. Впрочем, Критий намеревался вовлечь племянника в деятельность иного рода. Получив отказ Платона, он сначала удивился, затем обиделся, затем, кажется, разозлился, хотя внешне сохранял к нему прежнее отношение — не обходил стороной, разговаривал и даже не чуждался проявить порой родственное расположение. И всё же между ними пробежала кошка. Приглядываясь к дядюшке всё внимательнее, Платон больше и больше утверждался в чувстве, что Критий ему не нравится. Вот и теперь, услышав, с каким вопросом тот обратился к Сократу, Платон подумал, что хорошо бы дядя получил ответ, который уязвил бы его самонадеянность и самолюбие.

   — Речь идёт не о мнениях, а о знаниях, — ответил Критию Сократ. — Сколько людей, столько и мнений, Критий. А истина — одна. Хотя многие убеждены, что их мнение и есть истина. Это-то и пагубно. Особенно если с таким убеждением люди приходят к власти и навязывают своё мнение согражданам силой...

Пировали чуть ли не до вечера и уже начали витать идеи о продолжении праздника в чьём-нибудь доме, где будут гетеры, танцовщицы, певцы, музыканты и где не придётся закусывать ячменными лепёшками и фруктами, а можно отведать сыру и горячих пирогов с мясом. При этом все поглядывали то на Алкивиада, то на Критона, то на поэта Агафона, чей дом ломился от достатка.

   — А пусть Платон пригласит! — вдруг выкрикнул несносный в своей наглости Аристипп. — Мы его приняли в нашу семью, пусть он угостит нас по-братски!

Когда бы за этим последовали и другие предложения, Платон, пожалуй, промолчал бы. Но тут вдруг после слов Аристиппа стало тихо, и все устремили на Платона вопрошающие взгляды.

Надо было что-то сказать: либо принять вызов Аристиппа, либо отвергнуть его. Платон не сразу нашёл что ответить, встал и растерянно оглядел присутствующих. Все смотрели на него выжидающе. И только Сократ сидел, опустив голову: ему было неловко за Аристиппа. Платон понял, что учитель будет переживать ещё больше, если он, Платон, откажется пригласить своих новых друзей в гости. И пока он думал об этом, переминаясь с ноги на ногу, решение пришло само собой. И какое решение! Он не только пригласит всех на товарищескую пирушку через девять дней после начинающихся завтра мистерий в Элевсине, но и поклялся в эту минуту себе, что сожжёт во время праздника свои литературные сочинения — драмы, гимны и лирические стихи, — всё то, чему он напрасно отдал несколько лет жизни. Впрочем, мысль распрощаться с сочинительством пришла не теперь, он вынашивал её давно. Но только сейчас родилась идея сжечь свитки со стихами на товарищеском пиру, у всех на глазах, и не для того, чтобы поразить всех этим поступком, а чтобы навсегда пресечь сомнения в том, сжёг ли он свои стихи. Все увидят, как станут гореть папирусные свитки, как будут они корчиться и превращаться в пепел, и вместе с ними уйдут в небытие пустые слова об этом суетном и переменчивом мире случайных мыслей, желаний и поступков. Не слова, а мудрость, не власть, а мудрость, не удовольствие, а мудрость — вот чему следует посвятить все дни и часы земной жизни. Поэзия — всего лишь картинка, списанная с картинки, копия копии. Подлинность спрятана глубже и открывается не в воображении поэта, а в мыслях философа. То, к чему устремляется мысль философа, совершенно в своём постоянстве и истинности, а воображение поэта гоняется лишь за тенями теней.

Он увидит, и все увидят, как исчезают в пламени тени...

   — Да, — сказал он твёрдо, — я приглашаю вас на дружеский пир в мой дом!

И тут все закричали от восторга.

   — Но не сегодня, — остудил он радость присутствующих, — через девять дней.

Долгое «у-у-у!» выразило всеобщее разочарование.

   — В течение этих дней всё будет приготовлено для нашего праздника, а пока вы сможете принять участие в мистериях, которые начнутся завтра. Говорят, что отряды Алкивиада будут охранять процессию на пути от Афин в Элевсин...

   — Да! — сказал Алкивиад и тем самым поддержал Платона. — Уверяю вас, что ни один спартанец не рискнёт приблизиться к шествию, — охрана уже выставлена на всех холмах вдоль пути и на перекрёстках. Завтра вы убедитесь в этом сами.