Платформа - [22]

– Тебе. Тебе!

Он отпустил меня и вскочил. Я перекатился и принялся баюкать свою руку. Плечо у меня ломило. Пеллонхорк уселся, скрестив ноги, положил левую руку на землю, ладонью вверх, и снова уперся в ее мякоть палкой, как будто мы попросту стерли все, что происходило несколько секунд назад. Он был абсолютно спокоен. Просто посмотрел на меня и сказал:

– Мне, наверное, одной рукой ее не проткнуть. Я подержу палку. А ты возьми камень и стучи по ней.

– Это очень глупо, – сказал я. – Нет.

Меня трясло. Я не знал, что делать.

– Тогда ты держи палку, а я найду камень и буду стучать. Ты ведь решил, помнишь? Или хочешь, чтобы я тебе руку проткнул?

Я замотал головой. У меня родилась мысль, и я немедленно ее выпалил:

– И вообще, нам нельзя. Это богохульство. Так Господа распяли.

Я уже забыл, с чего все началось, как мы до этого дошли.

Пеллонхорк нахмурился и, помолчав, сказал:

– Ты прав.

Он внимательно оглядел меня, как будто подозревал, что я пытаюсь его обмануть, и продолжил смотреть с каким-то уважением в глазах. Внезапно его лицо просветлело:

– Да, – воскликнул он, – правильно!

А потом Пеллонхорк вскочил, ударил воздух кулаком и прокричал:

– Прошло!

Я не мог его понять. Я не представлял себе, что именно прошло, но в голове у Пеллонхорка что-то явно изменилось. Нечто жуткое всплыло на поверхность и погрузилось обратно, и почему-то я чувствовал, что и то и другое случилось из-за меня.

– Пойдем! – крикнул Пеллонхорк.

Он уже снова был у муравейника и яростно орудовал палкой в дыре, которую выкопал. Я сидел, обняв колени, и наблюдал за ним. Он был полностью сосредоточен, словно бы ничего и не случилось. Может, и не случилось, подумал я. Но руку у меня жгло, а когда я сжимал и разжимал кулак, в линиях на ладони появлялись ниточки крови.

Он долбил и скреб долго, изо всех сил. Я к нему не присоединялся. Обычно нас хватало только на то, чтобы отломать с краю кусок в несколько сантиметров – этого было достаточно, чтобы наружу показалась шипящая колонна муравьев. Мы выманивали их и, когда могли, приводили к ручью, перепрыгивали его и смотрели, как они бессмысленно топчутся у края воды. А потом отправлялись к отстойникам.

– Эй, Алеф! Сюда!

Пеллонхорк пробился вглубь бугра на муравейнике и проделал в нем широкую дыру. Изнутри бугор был пуст, и в бурой полости лежала неподвижная маленькая птичка. Она была в идеальном состоянии. Крылья у нее были насыщенного красно-желтого цвета, клюв ярко-оранжевый, а глаза блестели на внезапном свету.

– Откуда она тут взялась? – спросил Пеллонхорк.

– Муравьи всеядные. Может, они забрались в гнездо, утащили ее и замуровали здесь. Птица – это необычно, но они могут одолеть мышарька размером с твой кулак.

Он уставился на меня.

– Как они это делают?

Я часто поражался тому, сколького он не знает. А он не мог поверить, что я настолько же не разбираюсь во всем, что находится за пределами Геенны.

– Муравьи-разведчики находят для колонии добычу, – рассказал я. – Если мышарек в норе, они вызывают армию жалящих муравьев, которые забираются друг на друга и закрывают проход своими телами. Потом они заползают внутрь, заполняют нору как бам-пена, сверху донизу, от стены до стены. Мышарек не может сбежать. Муравьи парализуют его жалами, тысячами жал, и приносят к муравейнику, где рабочие поднимают его по стене и замуровывают.

– Но это птица. Она же могла улететь из гнезда.

– Может, птенцов защищала.

– Тупая птица. – Он все не отрывал от нее взгляда, а потом сказал: – Ладно, все равно она мертвая.

– Не мертвая. Смотри.

Ее клюв был открыт, он едва заметно дрожал, и каждые несколько секунд во рту у нее скрывался муравей.

Пеллонхорк наклонился поближе.

– Что они делают?

– Кормят собой птицу. Она не может есть сама, поэтому они забираются к ней в желудок и там перевариваются.

– Дураки. Зачем?

– Когда они ее сюда принесли, ей внутрь отложили яйцо, глубоко под грудную клетку. Там будет расти и развиваться личинка новой королевы. Живая птица дает ей тепло, еду и защиту.

– Как мать.

Я посмотрел на Пеллонхорка, не понимая, пошутил он или нет. Похоже, не пошутил.

– Не совсем, – сказал я. Склонился и поднес палку к голове птички. Ее блестящий глаз следил за острием. Голова мелко дрожала. Я сказал:

– Личинка поедает птицу изнутри. Вырастая, она прогрызает для себя место. Сердце птицы еще бьется, а мозг функционирует. Ниже головы двигательных реакций нет, но сенсорные системы продолжают работать. Она все еще в этом мире.

Школьные уроки. Биология и теология. Пеллонхорк обучался на Геенне и тому и другому.

– Она все чувствует и понимает, насколько птица вообще на это способна, – сказал я ему. Отодвинулся и добавил: – Ужасная смерть. Ты думаешь, ад хуже этого?

Пеллонхорк навис над птицей и прищурился.

– Должен быть. Он ведь хуже всего, так? Отец Благодатный говорит: что бы ты ни увидел, что бы ты себе ни вообразил, Господь сделает ад в тысячу раз хуже этого. Так что лучше ничего не воображать, верно? – Он взял свою палку и с силой воткнул в тело птицы, нанизав ее и выдернув из муравейника. Стряхнул парализованное создание на землю. Несколько муравьев, выпавших из муравейника, заторопились обратно, но Пеллонхорк втоптал их в грязь. Он встал на колени и взглянул на птицу поближе. Я знал, что он ее убьет. Его зачаровывали смерти мелких тварей.