Плащ и шпага - [19]

— Ну, вы там! Обедать! Да поскорей! А ты, Кадур, забудь законы своего пророка против вина, ступай в погреб и принеси нам побольше старых бутылок из тех, что хозяин, как хороший знаток, прячет за связками хвороста.

Араб, не отвечая ни слова, медленно вышел.

Маркиз в эту минуту увидел накрытый скатертью стол и расставленные тарелки. Девушка с голыми руками принесла суповую чашу, от которой шел аппетитный пар.

— Черт возьми! — сказал маркиз, — это просто волшебство какое-то, нам и ждать было некогда.

И он храбро сел за стол и протянул стакан, чтоб ему налили пить.

Служанка немного замялась, но, получив поцелуй в щеку и деньги в руку, ушла, улыбаясь.

— А мне что за дело? — сказала она, — пусть сами разбираются, как знают!

Когда Югэ возвратился и увидел, что за его столом сидят уже другие, он очень вежливо заявил свои права.

— Идите своей дорогой, любезный,! — отвечал, не глядя на него, маркиз с набитым ртом.

— Господи! Маркиз! — сказал Коклико, узнав с трепетом его голос.

Но Югэ повторил свои слова настойчивей: он заказал обед, он заплатил за него, обед принадлежит ему.

Маркиз обернулся и узнал его.

— Э! — сказал он, меряя его взглядом, — да это — охотник за кроликами!

— Пропали мы! — прошептал Коклико.

А маркиз, наливая свой стакан, продолжал невозмутимо:

— Ну, счастлив твой Бог, что ты являешься в такую минуту, когда я вкусно ем и не хочу сердиться. И за это славное вино я, так и быть, прощаю тебе обиду там, на опушке леса… Бери же себе кусок хлеба и убирайся!

Кадур вошел в эту минуту и, проходя мимо Югэ, сказал ему тихо, не смотря на него:

Ты слабей, чем они — смолчи…

Но Югэ не хотел молчать; он начинал уже горячиться. Коклико тащил его за рукав, но он пошел прямо к столу, и, ударив рукой по скатерти, сказал:

— Все, что есть на ней принадлежит мне; я своего не уступлю!

— Я такой уж болван, когда сила не на моей стороне, я ухожу потихоньку, — шептал Коклико.

На этот раз и маркиз разразился гневом. Он тоже ударил кулаком по столу, да так сильно, что стаканы и тарелки зазвенели, и крикнул, вставая:

— А, ты хочешь, чтобы я вспомнил старое? … Ну хорошо же! Заплатишь ты мне разом и за то, и за это!

— Ну, теперь надо смотреть в оба! — проворчал Коклико, засучивая рукава на всякий случай.

Маркиз сделал знак двум слугам, которые бросились на Югэ; но он был сильней, чем казалось, и одним ударом свалил обоих на пол.

Кадур подошел скорым шагом к маркизу и сказал:

— Не позволит ли мне господин поговорить с этим человеком? Он молод, как и я, и может быть…

Но маркиз оттолкнул его с бешенством и крикнул:

— Ты! Убирайся, а не то я пришибу и тебя, неверная собака!

И обратился к слугам:

— Схватить его, живого или мертвого!

Охотники бросились на Югэ; Коклико и несколько товарищей кинулись к нему на помощь; слуги друзей маркиза вмешались тоже в общую свалку посредине комнаты, между опрокинутых стульев. Удары сыпались градом. Один Кадур, сжав кулаки, держался в стороне. Сидевшие за столом громко смеялись. Товарищи Югэ были и ростом меньше его, и гораздо слабей; некоторые бросились вон; другие, избитые, попрятались по углам; Коклико лежал уже без чувств на полу. Югэ должен быть уступить силе и тоже упал. Все платье на нем было изодрано в клочья, его связали и положили на скамью.

— А теперь моя очередь, — сказал маркиз, — такой скверный негодяй, как ты, стоит хорошего наказания… Вот тебя сейчас выпорют, как собаку.

— Меня! — крикнул Югэ и сделал отчаянное усилие разорвать сдавившие его веревки.

— Ничего не сделаешь, — возразил маркиз, — веревки врежутся в твое тело прежде, чем лопнут.

И в самом деле, вокруг кистей его рук показались красные полосы, а руки посинели.

Между тем, с него спустили штаны и ремнем привязали ноги и плечи к скамье, растянув его спиной кверху.

Один из охотников взял в руки длинный и гибкий ивовый прут и несколько раз свистнул им по воздуху.

— Бей! — крикнул маркиз.

Глухой стон, вызванный скорей бешенством, чем болью, раздался за первым ударом. После третьего удара Югэ лишился чувств.

— Довольно! — сказал маркиз и велел развязать веревки и прыснуть ему в лицо водой, чтобы привести в чувство.

— Вот так наказывают школьников, — прибавил он.

— Маркиз, — сказал Югэ, устремив на него глаза, налитые кровью, — напрасно вы меня не убили: я отомщу вам.

— Попробуй! — отвечал маркиз с презрением и сел снова за стол.

Югэ возвращался в Тестеру, как помешанный. Жилы у него вздулись, виски бились, в голове звенело. Он спрашивал себя, неужели все это было с ним в самом деле: эта встреча, брань, борьба, розги?.. Он весь дрожал и крики бешенства вырывались у него из груди. Коклико тащился кое-как вслед за ним.

Когда Югэ прошел уже мимо последних домов деревни, он услышал за собой шаги бежавшего человека. Он обернулся и узнал араба; белый бурнус его развевался по ветру; он скоро догнал Югэ и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Ты был храбр, будь теперь и терпелив. Терпение — это червь, подтачивающий корни дуба, это капля воды, пробивающая скалу.

Он снял свою руку с плеча Югэ и бросился назад, завернувшись в широкие складки своего бурнуса.

Агриппа первый увидел Югэ и был испуган выражением отчаяния на его; прежде чем он раскрыл рот, Югэ сказал ему: