Планзейгер. Хроника Знаменска - [39]

— Моя вина, — пробормотал Разумович, взваливая безвольную тушу себе на плечи. — Не уследил.

Поместив Коробченко в багажник черного Вольво, распахнул заднюю дверь перед Лерой.

— Ваша? — полюбопытствовал Черемушкин.

— Папина, — ответила Лера. — Ефим Борисович согласился сегодня быть моим водителем. Вы, кстати, знакомы?

— Как видите, — промямлил Черемушкин, боясь притронуться к ноющему плечу. — По-моему, тут все друг с другом знакомы, — и обратился к Разумовичу: — Вы сбросите Коробченко с моста?

— Не мешало бы, — ответил тот. — Но этим её не убьешь, а она охотится за вами, Василий Артемьевич. Лучше отвезу на Объект, оттуда не удерет. Кстати, стреляла она вот из этого.

И протянул Черемушкину длинноствольный револьвер.

Глава 29. Я тебе покажу уфолога, грамотей

После полуночи рука разнылась не на шутку, Мортимер прислал Саврасова.

В лаборатории два биоробота поместили раздетого по пояс Черемушкина на холодный, как лед, никелированный стол. Василий немедленно начал дрожать.

— Стало быть, нашелся револьвер-то? — сказал Мортимер, подходя.

Был он в белом халате, чепчике, с повязкой на лице, в руке держал устрашающего размера поблескивающий под софитами хирургический скальпель.

— Резать будете? — проблеял Черемушкин.

— Именно что резать, — сухо ответил Мортимер. — Чтоб неповадно было.

— Тогда не тяните, — сказал Черемушкин, закрывая глаза. — А что неповадно-то?

— С мертвяками втихаря общаться, — пояснил Мортимер, обрабатывая черную рану спиртом. — Бдительность терять. Только не говори мне, что ты эту Коробченко в темноте не разглядел.

— Хоть бы усыпили, — шипя от боли, сквозь зубы процедил Черемушкин.

— Ладно, ладно, не дрожи, — сказал Мортимер. — Сейчас всё уймется.

И правда, пару секунд спустя боль утихла.

— На твоем месте должен был быть Дергунов, — произнес Мортимер, отсекая скальпелем омертвевшую ткань. Делал он это споро, умело. — А оказался ты. Хитрая баба, вычислила, кто из вас главный, кто приказывал.

— Мне от этого не легче, — отозвался Черемушкин.

— Стреляла в голову, с двух шагов, — сказал Мортимер. — Не человек, киборг. Они не промахиваются.

— Повезло? — предположил Черемушкин.

— Да нет, — ответил Мортимер. — Кое-чему ты всё-таки в этой лаборатории нахватался. Той ночью, помнишь?

— Не помню.

— Ладно, всему своё время, — сказал Мортимер, вытаскивая пинцетом серую мятую пулю и разглядывая её. Фыркнул вдруг. — Ничего лучшего придумать не смогла, история повторяется. Левое плечо, отравленная пуля, тоже мне Каплан нашлась. Кстати, где револьвер?

— Дома, — ответил Черемушкин.

— Учти, что пули отравлены.

— Чем? — немедленно спросил Черемушкин.

— Рицином, как у Каплан. Это побочный продукт во время переработки клещёвины в касторовое масло. Вроде бы, заурядная операция, но следует учесть, что рицин намного токсичнее цианистого калия.

— И что теперь делать? — спросил Черемушкин, которого вдруг бросило в холодный пот, затошнило, перед глазами поплыло и сделалось невыносимо муторно.

— Жить будешь, — сказал Мортимер, опуская пулю в пластиковый пакет. — У тебя, брат, хороший иммунитет к яду. И не только к яду. Давай-ка теперь поработаем с раной, чтоб не зияла…

Ночью рана не беспокоила, а к утру о вчерашнем покушении напоминал лишь маленький тонкий шрам…

Лера вошла в кабинет Черемушкина ровно в два часа. Документы на неё были уже готовы, ей осталось только написать заявление о приеме на работу.

Он смотрел на неё, склонившую красивую рыжую головку над листом бумаги, и думал: «Спросит — не спросит?».

Расписавшись, она подняла на него огромные свои зеленые глазищи и жалобно сказала:

— Бедненький… Посмотреть можно?

Черемушкин задрал рукав, обнажив плечо, и героически напряг бицепс…

Этой ночью Небирос с Берцем выкрали директора ОИЯИ академика Израэля. Выкрали из собственной спальни в Дубне, всего-то на пару часов, и сделали это так аккуратно, что никто из обитателей скромного особняка ничего не заметил.

Спящего директора доставили в уже знакомую нам лабораторию Обители, где произвели нужную доработку, сделавшую его послушным воле Мортимера, а заодно наградившую отменным здоровьем. Затем отвезли обратно. Академику во время операции ничего не снилось.

На первых порах его превращение выразилось в том, что, проснувшись, он мужественно и уверенно выполнил свой супружеский долг. Между прочим, ему недавно стукнуло шестьдесят восемь. Жена даже прослезилась — наконец-то, в кои-то веки.

Но это, пожалуй, было первой и последней аномалией, в остальном же он ни капельки не изменился, разве что сделался более уверен в себе.

Придя в свой кабинет, академик тут же вынул из сейфа папку с документами, касающимися Объекта в Цнинском лесу. Прежний академик, не превращенный, папки этой побаивался, видя в ней проявление антропологии, графоманства от науки, когда к науке примешивается оголтелый мистицизм. То, что Объект мог возникнуть в результате сбоя в работе ускорителя, он не отрицал, но и не подтверждал, то есть вопрос висел на худеньком волоске. Факты говорили об одном, а научный опыт совсем о другом. Что в этом случае необходимо сделать? Правильно, собрать комиссию, тщательно исследовать Объект, собрать воедино все доводы, все мнения и сделать определенные выводы. Но этого прежний академик не делал, потому что не мог перешагнуть через свои убеждения. Как говорил коллега Гинзбург: Бога нет — и точка, а значит и дьявола нет.