Планшет разведчика - [26]
Незнакомец с лестницы не спускается, однако его осторожные шаги удаляются. Что такое? Остался на чердаке? Вслед за этим слышно, как человек спрыгнул или плюхнулся на что-то мягкое. Пыль поднялась невообразимая, она щекочет в носу, вызывая желание чихнуть.
Осторожно выглядываю: э, да этот незваный гость перешел по балке под пролетом, разделяющим чердак на два отсека, и перебрался на ту сторону. С таким же успехом он мог направиться и ко мне. Непонятно — может, и он ищет убежища? Настороженное ухо ловит тихий шепот. Вот оно что — значит, там еще кто-то? А мне показалось, что на чердак поднялся один человек. Может быть, второй поднялся еще раньше, когда я находился в забытьи?
Стало рассветать. Теперь отчетливо вижу двух солдат в эсэсовских мундирах. Они расположились в пятнадцати метрах от меня.
Всего двое? Маловато дня облавы. Перейти сюда ко мне они могут только по чердачной балке. Нет, видать, они не за мной. Оба расположились у окна, но держатся так, чтобы их не было видно снаружи. Значит, наблюдают за чем-то, а сами скрываются, не хотят, чтобы их обнаружили. Любопытно!
Часа через полтора, когда опять открыли огонь наша и немецкая артиллерии, один из солдат, рослый и плечистый, осторожно ступая, прошел по чердаку, подошел к краю своего отсека и заглянул вниз; он держал наизготовку автомат. Оттуда ему должны быть видны лестница и площадка первого этажа. По-видимому, он убедился, что там никого нет. Уже не таясь, встал, шумно передохнул и закинул автомат за спину.
— Не ушла тяжелая минометная батарея из оврага? — негромко произнес второй эсэсовец. Он отвернулся от окна. — Проверь-ка, Волков. Уже давно молчит.
— Да-а, что-то подозрительно мне это молчание. Дайте мне пашу схему, товарищ, лейтенант, — попросил первый. — Из моей воронки вчера эта огневая не просматривалась.
Наши! Наши разведчики!
— Товарищи! — вскинулся я. — Товарищи! — Голос прервался. — Братцы!..
Лязгнули в ответ затворы автоматов.
— Хенде хох!
— Хенде хох!
Два немецких автомата грозно нацелились в мою сторону.
— Свой! Ребята, свой, не стреляйте!
— Выходи на балку, «свой»! Руки вверх! — командует лейтенант, стоящий у окна, приглушенным голосом.
— Не могу, ноги отказали. — Я показываю рукой вниз. Пистолет на всякий случай засунут у меня за пояс сзади под кителем.
— Кто такой? — спрашивает Волков, перебежав по балке на мою сторону.
В руке у него поблескивает финка. Значит, и он хочет обойтись без шума. Значит… значит, точно — наши!
Осторожно взглянув в свое слуховое окно, выбирается на балку лейтенант. Он переходит на мою половину чердака, перегнувшись вниз, прислушивается и только потом, неслышно ступая, подходит к нам.
Не верит! Да и как поверить! На мне немецкая шинель, вспоминаю я и расстегиваю оловянные пуговицы, чтобы показать, что под шинелью наш армейский китель.
— Руки! — грозно предупреждает меня лейтенант и угрожающе поводит автоматом. — Не шевелиться!
Непослушными пальцами все еще пытаюсь расстегнуть пуговицы.
— Руки вверх! — рычит Волков.
Потом, сидя на одеяле, уже с опущенными руками, я смотрю на двух русских людей, одетых в эсэсовскую форму: враги или нет? Тот, кого называли Волковым, понимающе взглянул на товарища и зашел мне за спину. Я резко поворачиваюсь. Уж не решили ли меня без шума зарезать? Ведь финка по-прежнему блестит в руке Волкова.
Кричать нельзя. Стрелять тоже нельзя.
— Вы не верите мне, ребята? — чуть слышно спрашиваю я.
— Почему я должен каждому фашисту верить. — отвечает лейтенант вопросом на вопрос.
— Ты потише! — вскипаю я: — Тебя не оскорбляли. Сам вон в эсэсовской шкуре, а тоже…
— Да я тебя, ефрейторская рожа… — прерывает меня Волков.
— А ты помолчи, если не можешь разбираться… — У меня даже голос срывается. — Нашивки на моей шинели, если хочешь знать, обер-ефрейтора. Тоже мне разведчик!..
Волков обиженно моргает, а лейтенант почти беззвучно смеется.
Наконец оба сидят передо мной на корточках — иначе не получается разговора: я не услышу их шепота, они — моего.
— У вас есть с собой какие-нибудь документы? — спокойно, ничуть не тронутый моим рассказом, спрашивает лейтенант и при этом кивком отправляет Волкова к окошку посмотреть, что там нового.
Мои новые знакомые не верят мне, но и я ведь сомневаюсь в том, что эти эсэсовцы, говорящие по-русски, наши разведчики.
Чтобы прийти к какому-нибудь решению, лейтенант начинает задавать мне вопрос за вопросом, пытаясь выяснить для себя, наконец, кто же я. Что ж, это его право. Мало было сказать, что я — москвич. Тут же у меня спросили, где находится кино «Спартак» и сколько времени отнимает дорога от Таганки до Красных ворот и где до войны были открыты дежурные ночные магазины.
Лейтенант слушает меня без всякого раздражения. Чувствуется, что и ему приятно вспомнить некоторые подробности московской жизни. Ну, а что касается Волкова, то он к моим московским воспоминаниям совершенно равнодушен. Все эти названия — Таганка, Красная Пресня, кино «Спартак» — ничего не говорят его памяти. Готов ручаться, что он и в Москве никогда не был.
Самое главное достигнуто — появляется доверие.
— Значит, майор? — спрашивает лейтенант.
