Планета «Юлия Друнина», или История одного самоубийства - [11]

Но сегодня она — не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый,

У меня — лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется:

   каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг — нежданный приказ:

«Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

II

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы,

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав.

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

III

…Знаешь, Зинка, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый.

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала.

1944

Штрафной батальон

Дышит в лицо

   молдаванский вечер

Хмелем осенних трав.

Дробно,

   как будто цыганские плечи,

Гибкий дрожит состав.

Мечется степь —

   узорный,

Желто-зеленый плат.

Пляшут,

   поют платформы,

Пляшет,

   поет штрафбат.

Бледный майор

расправляет плечи:

— Хлопцы,

   пропьем

Свой последний вечер! —

Вечер.

   Дорожный щемящий вечер.

Глух паровозный крик.

Красное небо летит навстречу —

Поезд идет

   в тупик…

1944

«Мы идем…»

Мы идем

   с переднего края.

Утонула в грязи весна.

Мама,

   где ты,

   ==моя родная?

Измотала меня война.

На дорогах,

   в гнилой воде

Захлебнулись конские пасти.

Только что мне

   до лошадей,

До звериного

   их несчастья?..

1944

«Только что пришла с передовой…»

Только что пришла с передовой,

Мокрая, замерзшая и злая,

А в землянке нету никого

И дымится печка, затухая.

Так устала — руки не поднять,

Не до дров — согреюсь под шинелью.

Прилегла, но слышу, что опять

По окопам нашим бьют шрапнелью.

Из землянки выбегаю в ночь,

А навстречу мне рванулось пламя,

Мне навстречу — те, кому помочь

Я должна спокойными руками.

И за то, что снова до утра

Смерть ползти со мною будет рядом,

Мимоходом: — Молодец, сестра! —

Крикнут мне товарищи в награду.

Да еще сияющий комбат

Руки мне протянет после боя:

— Старшина, родная, как я рад,

Что опять осталась ты живою!

1944

«Я хочу забыть вас, полковчане…»

Я хочу забыть вас, полковчане,

Но на это не хватает сил,

Потому что мешковатый парень

Сердцем амбразуру заслонил.

Потому что полковое знамя

Раненая девушка несла —

Скромная толстушка из Рязани,

Из совсем обычного села.

Все забыть,

И только слушать песни,

И бродить ночами на ветру.

Где же мой застенчивый ровесник,

Наш немногословный политрук?

Я хочу забыть свою пехоту.

Я забыть пехоту не могу.

Беларусь.

Горящие болота,

Мертвые шинели на снегу.

1945

«Не знаю, где я нежности училась…»

Не знаю, где я нежности училась, —

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах — обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова

   нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет!

   Мы с тобой узнали не по сводкам

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером

   над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась,—

Быть может, на дороге фронтовой…

1946

«Я — горожанка…»

Я — горожанка.

Я росла, не зная

Как тонет в реках

Медленный закат

Росистой ночью,

Свежей ночью мая

Не выбегала я в цветущий сад.

Я не бродила

По туристским тропам

Над морем

В ослепительном краю:

В семнадцать лет,

Кочуя по окопам,

Я увидала Родину свою.

1945

«Русский вечер…»

Русский вечер.

Дымчатые дали.

Ржавые осколки на траве.

Веет древней гордою печалью

От развалин скорбных деревень.

Кажется, летает над деревней

Пепел чингисханской старины…

Но моей девчонке семидневной

Снятся удивительные сны.

Снится, что пожары затухают,

Оживает обожженный лес.

Улыбнулось,

   сморщилось,

     вздыхает

Маленькое чудо из чудес.

1946

«Веет чем-то родным и древним…»

Веет чем-то родным и древним

От просторов моей земли.

В снежном море плывут деревни,

Словно дальние корабли.

По тропинке шагая узкой,

Повторяю — который раз! —

«Хорошо, что с душою русской

И на русской земле родилась!»

1952

«— Рысью марш!..»

— Рысью марш! —

Рванулись с места кони.

Вот летит карьером наш отряд.

— Ну, а все же юность не догонишь!—

Звонко мне подковы говорят.

Всех обходит школьница-девчонка,

Ветер треплет озорную прядь.

Мне подковы повторяют звонко:

«Все напрасно,

Юность не догнать!»

Не догнать?

В седло врастаю крепче,

Хлыст и шпоры — мокрому коню.

И кричу в степной бескрайний вечер:

— Догоню!

Ей-богу, догоню!

1952

В дороге

Нет,

Русской песне

На подмостках тесно —

Она звучит

Душевней и смелей

На лунной речке,

На опушке леса

И в тишине

Заснеженных полей.

Она седым дружинником слагалась —

В ней звон кольчуги

И орлиный клик.

А может быть,

Чтоб побороть усталость,

В глухой ночи

Ее сложил ямщик.

Эх, песня, песня!

Зимнее раздолье!

Бескрайние,

Бездонные снега…

Товарищ!

Друг!

Споем с тобою, что ли,

Про то,

Как Русь

Ходила на врага,

Как раненые лошади