Планета Триллафон по отношению к Плохому - [5]

. Я реально так почувствовал. Так что я почувствовал, как он наверняка себя чувствовал, и это было ужасно. Мне было не просто жалко его, мне было жалко как ему, или что-то в этом роде. Все благодаря Плохому. Вдруг мне захотелось пойти куда-нибудь, как можно быстрее, и я пошел к носилкам водителя в открытой скорой, и посмотрел на него, да. У него был бейджик автобусной компании с именем и фотографией, но я правда не мог ничего разобрать, потому что имя было залито кровью с головы. Я взял свои примерно сто долларов и пакет марихуаны «сенсимилья» и засунул ему под ржавое покрывало, чтобы помочь прокормить детей и чтобы не тошнило, и реально быстро отошел, собрал свои вещи и сел в новый автобус. Только через, ну сколько, полчаса, на ночном шоссе, я осознал, что когда у водителя найдут марихуану, подумают, что она была его, и его правда уволят, а то и посадят в тюрьму. Я как бы подставил его, убил, только он еще был мной, как я думал, так что я совсем запутался. Я как будто символически убил себя или что-то в этом духе, потому что в каком-то глубоком смысле я считал себя им. По-моему, в этот момент я почувствовал себя хуже, чем за всю жизнь, не считая только спинномозговой пункции, и ощущение это было совсем незнакомым. Доктор Кабламбус сказал, что вот тогда Плохое и взяло меня за яйца. Это правда его слова. Мне правда очень жаль, что я и Плохое так поступили с водителем. Я правда только искренне хотел помочь, будто он был мной. Но вместо этого я его как бы убил.

Когда я вернулся домой, и родители сказали «Эй, привет, мы тебя любим, поздравляем», а я ответил «Привет, привет, спасибо, спасибо», у меня вовсе не было, должен признаться, «праздничного настроения» — из-за Плохого, и из-за водителя, и из-за того, что мы трое во всех важных аспектах были одним и тем же.

Крайне нелепый случай произошел в Сочельник. Очень глупый, но, думаю, почти как бы неминуемый, учитывая, что произошло перед этим. Можно сказать, я уже более-менее убивал себя во время осеннего семестра, и символически убил себя в водителе, и теперь, как послушному маленькому солдатику, мне надо было все это «формализовать», сделать все аккуратно и прямоугольно и внешне; выровнять бумагу в пачке и подоткнуть все углы. Пока мама и папа и сестры и Бабуля и Дед и дядя Майкл и тетя Салли пили внизу коктейли и слушали прекрасную и смертельно печальную запись о мальчике-калеке и трех королях в Рождественскую ночь, я разделся и налил полную ванную теплой воды и лег и еще бросил в нее около трех тысяч электрических приборов. Однако непревзойденная глупость этого инцидента довершилась тем, что я в невменяемом состоянии разумно отключил большинство приборов. Только пара действительно работали, но их хватило, чтобы отрубить электричество во всем доме и поднять переполох и, конечно же, маленько меня тряхнуть, после чего меня и пришлось положить в больницу для физического ухода. Не знаю, стоит ли это говорить, но сильнее всего повредило мои репродуктивные органы. Думаю, они были как бы наполовину высунуты из воды, и создали как бы мост для электричества между водой, моим телом и воздухом. Но неважно, они сильно повредились и мне сказали, что в случае, если я захочу завести семью или что-то в этом роде, будут серьезные последствия. Это меня не очень заботило. Но моих родных инцидент озаботил; они, как минимум, совсем не обрадовались. Я как бы отключился или уснул, но помню, как слышал шипение воды, их приход и возглас «О боже мой, эй!», и помню, им пришлось трудно, потому что в ванной было совершенно темно и разобрать можно было более-менее только меня. Доставать меня пришлось чрезвычайно осторожно, потому что они боялись, что их тоже ударит током. Мне этот страх совершенно понятен.

Как только прошла пара дней и стало ясно, что мальчик и репродуктивные органы пережили инцидент, я вертикально переехал на Белый этаж. Насчет Белого Этажа — Этажа Маленького Несчастного Солдатика — я правда не хочу вдаваться в детали. Но кое-что расскажу. Белый Этаж был, очевидно, белым, но не ярко, режуще белым, как ожоговое отделение. Скорее мягкий, почти сероватый белый, очень ласковый и успокаивающий. Когда я теперь все вспоминаю, Белый Этаж кажется во всем мягким и невнушительным и… скромным, будто там правда не хотели произвести большое или сильное впечатление на гостей — на их разум или чувства — потому что знали, что почти любое впечатление для тех, кого переводили на Белый Этаж, скорее всего станет плохим впечатлением после фильтрации Плохим.

На Белом Этаже были мягко-белые стены и мягкий светло-коричневый ковролин, а окна как бы заиндевевшие и очень толстые. Острые углы на всем, вроде вешалок и прикроватных тумбочек и дверей, были скошены и отшлифованы, круглые и гладкие, и это казалось немного странным. Никогда не слышал, чтобы кто-то пытался покончить с собой об острый угол двери, но, полагаю, разумно быть готовым ко всем возможностям. Именно памятуя об этом, уверен, они сделали так, что всю еду можно было есть без ножа или вилки. Пудинг на Белом Этаже был главным блюдом. Пока я там гостил, мне приходилось кое-что надевать, но меня точно не привязывали ремнями к кровати, как некоторых моих коллег. Носить пришлось не смирительную рубашку, но она была точно уже, чем обычный халат, и мне казалось, ее могли сделать еще уже, если бы это было в моих интересах. Когда кто-то хотел покурить сигарету с табаком, зажигала ее сестра, потому что никому на Белом Этаже не разрешалось иметь спички. Также помню, что пахло на Белом Этаже куда приятнее, чем во всей больнице, очень женственно и как-то сказочно, словно эфиром.