Планета, с которой не возвращаются - [5]

— И все это зря, — мрачно рассказывал пожилой американец. — Если население не сократится до необходимых размеров, впереди нас ждут долгие голодные годы. Нам уже никогда не подняться на ноги. Марсиане планомерно разрушают все мало-мальски значимые отрасли промышленности, которые у нас остались. Пройдет пять-шесть лет, и мы будем плавать под парусом и ездить на лошадях. Эту линию ракетных перевозок планируют закрыть через несколько месяцев, когда закончатся наиболее срочные переброски грузов.

— Надо продолжать сражаться, — вмешался в разговор другой мужчина. — Не так их и много. Каких-нибудь пять миллионов в войсках, но гарнизоны разбросаны по всей планете. К тому же учтите непривычную для них гравитацию. Нам надо объединиться и выбить их с Земли.

— А чем? — устало спросил я его. — Охотничьими ружьями и кухонными ножами? Идти грудью на пулеметы, огнеметы, танки и воздушные корабли? А вы не забыли о базах на Луне? Как только мы поднимем голову, они накроют нас новой волной ракет.

— Так, значит, ты сдался, космонавт?

Молодая, не по годам строгая и суровая женщина бросила на меня презрительный взгляд.

— Наверное, да, — ответил я, — если вам хочется это услышать.

Глава 2

Мы приземлились под вечер. Я поднялся в башню управления наспех отстроенного аэропорта и, затаив дыхание, долго осматривал город. Мне говорили, что Нью-Йорку досталось больше всех, но я бы никогда не поверил, что такое возможно.

Надменные очертания Манхэттена превратились в скопище стальных скелетов, ободранных, изломанных и непристойно голых на фоне серого неба. Некоторые здания попали в причудливый огненный вихрь, сплавились, а затем застыли, словно фантастические скалы из комковатого, искореженного, почерневшего от огня железа.

За огромной чашей основного кратера виднелись лишь каменные осыпи и мертвые дебри обвалившихся глыб, над которыми ветер развесил вуаль из пепла и пыли. В районе Бруклина начинались беспорядочные завалы, и только несколько голых каркасов домов все еще торчали относительно прямо. Мгла и сгущавшиеся сумерки скрывали от меня остальную часть города, но я нигде не видел огней — ни одного огонька на всем этом огромном пространстве.

Начальник аэропорта, разрешивший мне взобраться на вышку, печально кивнул, когда я спустился вниз.

— Не стоило этого делать, командор Арнфельд, — сказал он. — Я вас предупреждал. — Его голос казался таким же унылым и безжизненным, как и лицо. Ввалившиеся глаза лихорадочно блестели. — Это просто страшно.

— Сколько людей теперь здесь живет? — спросил я. Он пожал плечами:

— Кто знает? Наверное, около миллиона. Когда вспыхнула эпидемия и обрушился голод, все, кто могли, убежали из города. Потом начались столкновения между фермерами и толпами беженцев. Теперь мы обмениваем в деревнях товары на продукты, а в городе предлагаем работу по расчистке развалин, и, можно сказать, условия начинают улучшаться. Не очень сильно, но немного улучшаются.

— Как мне пробраться на север штата? — спросил я. — Там мой дом.

— На своих двоих, командор, если только вам не удастся пристроиться в одном из фермерских фургонов. Но после прошлой зимы они не очень любят горожан.

— Вот как…

Я посмотрел в окно. Огни аэропорта казались маленькими точками на фоне тьмы, которая наползала с моря.

— Тогда я лучше заночую здесь. Вы не могли бы порекомендовать мне какое-нибудь место?

— Сколько у вас с собой денег?

Я горько усмехнулся:

— Мне начислили пятьдесят тысяч долларов ООН. Так что с добавкой на инфляцию — около миллиона.

— Эта добавка что-то значила четыре месяца назад. Теперь за такие деньги можно три раза поесть и снять койку на две ночи. Город расплачивается с рабочими продуктами, одеждой и той небольшой медицинской помощью, которую мы можем предложить.

Он нервно подергал мочку уха и отвел глаза в сторону.

— Я с радостью предложил бы вам ночлег, командор, но нас семеро в одной комнате, да и та не больше этого кабинета, поэтому…

— Я понимаю. Спасибо вам. Найду что-нибудь другое.

— Попробуйте устроиться в общежитии бенедиктинцев. Тут небольшая группа монахов построила хижину, и они пускают на ночь тех, кто помогает им работать. Если у них осталось какое-нибудь свободное место, они позволят вам переночевать, но потом попросят выполнить определенную работу.

— Мне это подходит. Я даже могу пожертвовать им деньги, — скажем, полмиллиона долларов.

— Они это оценят. Им приходится присматривать за инвалидами, которые не могут работать.

Начальник аэропорта рассказал мне, как пройти к общежитию; оно находилось в трех милях отсюда.

— Но будьте осторожны, — предупредил он. — В городе много бандитов. Если вы попадетесь, вас убьют. Последние несколько месяцев довели людей до отчаяния.

Я похлопал по кобуре, в которой прикорнул многозарядный «магнум». Мне, как офицеру, позволили сохранить личное оружие. К тому же серая форма космонавтов пользовалась в народе уважением — хотя ради этого костюма меня запросто могут убить по дороге.

Еще не совсем стемнело. Когда я вышел из здания аэропорта, сумерки сгустились. Это меня не опечалило; в темноте дома по обеим сторонам улицы казались не такими мрачными, не было видно пустых окон, распахнутых дверей и обгоревших развалин. Тротуары опустели, редкие прохожие молча обходили меня стороной, и в их глазах не было ни цели, ни надежды. Тишина превратилась в монолит — вокруг царило полное и сплошное безмолвие, густое и тяжелое, в котором стук моих каблуков и вой промозглого ветра звучали неестественно громко. Я зашагал быстрее, надеясь найти где-нибудь свет, тепло и ласку.