Планета матери моей - [197]

Так мать между делом, чтоб не слишком нас пугать, делала свои последние распоряжения.

Через неделю она слегла окончательно. Меня вызывали по служебным делам в Баку.

— Нене, давай я отвезу тебя в хорошую больницу.

— К чему, сынок?

— Посмотрит тебя профессор. Может быть, назначат особое лечение…

— Я привыкла полагаться на силы природы. Поезжай спокойно. Тебя дождусь, обещаю. А ты внимательно слушай там своих старших. Недаром говорят: платье, о котором заранее советуются, сшито просторно и красиво. Ваша партийная работа тяжелая, сама теперь вижу. Но если дерево изнутри не сточит жучок, оно долго простоит. Не забудь навестить своего учителя, отца Халимы. Уговори ее мать приехать: пусть порадуется на счастливые дни дочки.

— Что-нибудь купить тебе?

— У тебя времени не будет за подарками бегать. Да, хорошо, что вспомнила. В Баку твоя квартира стоит под замком. Зачем тебе два дома? Живи всегда в своем селении, вместе с народом…

Теперь мать целыми днями лежала закутанная под тутовым деревом. Просила, чтобы сорвали ей несколько поздних роз. Слабыми пальцами перебирала лепестки: розовые, белые, пурпурные. Ее гаснущие глаза по-прежнему тянулись к ярким, радостным краскам. Но когда она прикрывала веки, дыхание словно отлетало от ее губ.

Музаффар сказал, что эта мучительная болезнь может длиться очень долго. Пока выдерживает сердце.

В Баку меня снедало мрачное предчувствие. Иногда я так поддавался ему, что забывал, где нахожусь и с кем говорю. Улицы и дома качались перед глазами. Все тело с ног до головы болезненно ныло.

Едва я сошел с поезда и увидел перед собою Эргюнеш, как что-то оборвалось внутри. Гора была не та, и земля не та. Вершина будто сгорбилась; воды Дашгынчая струились со стоном.

В воротах меня встретила старшая сестра:

— Наконец-то, Замин!

— Что?!

— Наша мать достигла своего предела! — Она произнесла это торжественно, почти спокойно, только лицо, опухшее от слез, да небрежно брошенные по плечам волосы выдавали усталость и смятение. — Сдержи слезы, брат. Ты мужчина. У нас в доме люди.

Я увидел их не сразу, они выходили из дому словно крадучись, подобные теням. Кто-то с глиняным кувшином поспешал к роднику. А сестры вынесли на веранду медный самовар, помятый от многолетней службы.

Вид знакомого с детства самовара стал последней каплей. Я затрясся от рыданий. Женщины громко застонали, заплакали в голос. Словно разбился на множество осколков огромный стеклянный шар, и в каждом осколке ожило какое-нибудь воспоминание. Земные дни моей матери возвращались в спутанном калейдоскопе. Лишь ее лицо оставалось спокойным, таким, каким оно было при нашем прощании.

— Не плачь, бедняжка, — утешая, сказала соседка Пакиза. — Никто с отцом и матерью век не живет. Зохра уйдет из мира на твоих плечах, она всегда так хотела.

А в ушах у меня звучал голос матери: «Хочу умереть без Замина. Пусть не видит моих последних минут. Когда лягу в домовину, верю: он согреет холодную землю любовью и памятью…»

Я стоял, словно окаменев, рассеянно вслушивался в похоронные причитания. То, что подошла Мензер, почувствовал сразу, хотя медлил поднять на нее глаза. Она стояла, судорожно скрестив на груди руки. Последний отблеск молодости покинул ее лицо; оно стало бледным, заметнее прорезались морщинки.

— Могила еще не выкопана, Замин. Ждали тебя.

— Мать говорила что-нибудь перед смертью?

— Да. Она была в сознании до последней минуты. Сказала: «Оплачьте меня, как положено по обычаю. Но, вернувшись с кладбища, принимайтесь за прерванные дела; не гневите аллаха неумеренной скорбью. Я — старая женщина и, уходя, лишь исполняю долг всего сущего».

Слезы вновь хлынули у меня из глаз.

— Тебе не подобает так громко горевать, Замин, — сурово сказала Мензер. — Все селение идет проститься с твоей матерью. Выйди же навстречу людям.

Должно быть, ее строгое наставление вернуло мне силы. Я отошел от столба веранды, на который опирался всем телом, и двинулся к воротам, в которые уже входили почтенные аксакалы.

— Нам надо посоветоваться с тобою, сын Зохры, — торжественно начал один из них. — Не послать ли за муллой?

— Она завещала, чтобы ее хоронил мулла?

Они нерешительно переглянулись.

— Такого завещания не было.

Я позвал старшую сестру.

— Ты знаешь волю матери?

— Мать не ладила с муллой, — созналась она. — Но подумай, что скажут люди?..

— Сколько помню, люди прислушивались к тому, что скажет Зохра!

— Братец, — зашептала она, — может быть, ты боишься из-за своей должности? Так оставайся в стороне. Это ведь и наша мать тоже. Мы сделаем все, как положено, сами, без тебя.

— Но ведь мать не хотела муллы?

Аксакалы неожиданно поддержали меня:

— Если не исполним волю покойной, на нас ляжет грех. Как пожелала, так и похороним.

Садаф сердито подхватила:

— Как это ты говоришь, чтобы Замин был в стороне? Мать должна идти на кладбище на плечах сыновей.

Одна из плакальщиц воскликнула нараспев:

— Лучше бы мы сами легли в землю… Зохра оставила нас без опоры! Осиротели мы, осиротели…

Другая с силой ударила себя в грудь.

— Смерть метит лучших. О, чтоб ее владычеству пришел конец! Дом Зохры был прибежищем для каждого изболевшегося сердца. Троих сыновей унесла у меня война…