Планета Харис - [48]

Я ни слова не слышал из того, что говорили обе профессорши. Я взял за руку Ренату и отвел ее в сторону.

— Вы из Рождественского?

— Да. О да!

— Мой дед Николай Протасович Симонов видел вас?

— Конечно. Я жила у него… в комнате, где…

— Где жила Рената его юности?

— Да.

— Как могло получиться… такое сходство? У нее ведь не было, по-моему, родных?

— Я вам расскажу все. Одному вам. Но не здесь.

— Где же?

— Где хотите. Может, придете ко мне? Николай… Протасович и Юра все знают. Вы тоже должны знать. Я ждала вас.

— Меня?

— Я хочу просить у вас совета. Со мной случилась очень странная история.

— Я приду к вам.

Мы договорились о встрече, я взял адрес и ушел, крайне взволнованный и испуганный за дедушку. Как пережил он эту встречу?!

Я где-то бродил по Москве, не помню где, но в четыре уже был у президента Академии наук.

Евгений Михайлович Казаков — профессор, академик, очень видный мужчина. Высокий, подтянутый, безукоризненно одетый, матовая кожа, насмешливые серо-синие глаза, седые, голубовато-серебристые волосы, волевой подбородок, высокомерный рот, маленькие руки, маникюр… Кажется, я злюсь. Он, без сомнения, очень крупный ученый. Лауреат Ленинской и Нобелевской премий за крупнейшие открытия в области геофизики. Но в ученом мире его не любят и говорят, что вторично его президентом уже не выберут никогда.

Принял он меня вежливо, поздравил с окончанием работ на Луне (мое возражение, что работа вовсе не закончена, он, видимо, не расслышал), спросил, чем может служить.

Скрепя сердце я рассказал ему все, что произошло в Лунной обсерватории, — он не удивился, у него уже был рапорт Харитона. Потом я сухо напомнил, что дело это касается всего человечества и надо действовать в международном масштабе.

Президент чуть покраснел, даже как будто сконфузился, что на него не похоже, и поспешно заверил меня, что «будет сделано все, что требуется». В этот момент он искал рукой звонок. По крайней мере тотчас появился секретарь и отнюдь не собирался уходить.

Вздохнув с облегчением, Казаков стал трясти мою руку и пожелал хорошо отдохнуть. Я удивленно взглянул на него и сказал, что не собираюсь пока отдыхать — некогда…

— Но у вас отпуск. Вы устали… Сложные условия… невесомость…

— Я не собираюсь сейчас отдыхать, — повторил я, нахмурясь.

— Хорошо, как угодно… обследование решит.

— Обследование? Внезапно я понял.

— Меня… отстраняют от работы?

Должно быть, я сильно побледнел, щекам стало холодно.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Казаков, — все космонавты пройдут обследование. До обследования никто к работе в Космическом Институте допущен не будет. Вы же сами врач. Понимаете.

— Значит, вы не приняли всерьез ни одно мое слово? Все, что я вам рассказал, — плод больного воображения? Так, по-вашему?

— Ну, почему же… Все будет сделано как надо. Извините, у меня совещание…

Он посмотрел на часы.

Марфа была права. И зачем я только к нему пошел?

Расстроенный, удрученный, весь под впечатлением этой неудачи, я пришел — к Ренате.

Она жила в домах Лесного Института — четвертый этаж, комната с балконом, выходящим в институтский парк. Едва я позвонил, девушка открыла дверь. Мы сели у треугольного столика. Дверь на балкон была открыта, ветер свободно ходил по комнате, трепал занавески, цветы, бумагу на письменном столе, легкое серое платье Ренаты.

— Обедали ли вы сегодня? — спросила она, заметив мою бледность.

— Кажется, забыл пообедать. Но я ничего не хочу. Сначала расскажите, кто вы, как попали в Рождественское. Потом можете сварить мне кофе. Я слушаю.

Она на миг задумалась, рассматривая меня. На стене висел мой портрет. Не из тех, что выпускаются массовыми сериями «Герои-космонавты на Луне», а любительский. Наверное, Юрка ей подарил.

— То, что я хотела рассказать вам, совершенно невероятно, — задумчиво заметила Рената.

— Ну и что? Со мной тоже стряслась невероятная история. Говорите!

…Так я узнал историю Ренаты. Странную, немыслимую, невозможную историю.

— Вы мне верите? — спросила она, волнуясь.

— Конечно! Я очень рад вас видеть. Теперь давайте сварим кофе, а то у меня слабость от голода. А потом я расскажу вам свою историю, чем-то похожую на вашу.

— И с вами?

— Да. Только я пришел не через полвека после смерти, а всего лишь через два дня…

Рената прерывисто вздохнула — у нее совсем детские губы — розовые, свежие, чуть припухшие. А в тонком одухотворенном лице столько жизни, игры, смены настроений и ощущений: оно то темнело, будто тень от облака набегала, то светлело, розовело, загоралось, освещаемое радостью изнутри. И прекрасные, доверчивые, открытые людям глаза…

Я действительно изрядно проголодался и приналег на бутерброды. Настроение мое заметно поднялось.

После кофе я, в свою очередь, рассказал ей обо всем, что произошло в Лунной обсерватории.

— Что же все это означает? — спросила Рената. Щеки ее заметно побледнели, зрачки расширились.

— По-моему, только одно: где-то близко, рядом с нами, инопланетная цивилизация.

— Как же нам убедить в этом людей?

— Искать. Сегодня я не с того начал. Ну зачем я ходил к Казакову!

Я смотрел на Ренату. Сердце мое сжалось: не хотел бы я, чтобы ее сочли сумасшедшей, отчислили из института…