На сиденье одного из грузовиков восседает женщина в куртке из овчины, голубых штанах и сандалиях. На вид ей около сорока, она из Тиешана, с мощной челюстью, черные волосы коротко острижены, из-под головного платка в сине-белую полоску сверкают узкие глаза.
Моя первая Амазонка. Я изображаю приветствие, приложив руку к сердцу, но не получаю ответа. Женщина слегка отодвигается, и тогда я замечаю на брезенте рядом с ней, в нескольких дюймах от ее руки, длинноствольный пистолет. Я отворачиваюсь с безразличным видом и веду своих мулов туда, где привязаны остальные.
Внутри караван-сарая темно, он освещен только фонарями путешественников; во дворе пахло океаном, но здесь воняет дымом, потом и керосином. В помещении около дюжины женщин и девушек, трое — Эзхелер, остальные — тиешанки. Две женщины Эзхелер, мать и дочь, обе по имени Амина — торговки вроде меня, возвращаются к своим кланам после посещения рыночного городка Хайминг; мулы принадлежат им. Третья, Мариам, хозяйка лошади, — врач, путешествует на север в надежде купить медикаменты.
Тиешанки с грузовика держатся особняком и глядят на нас подозрительно, не отпуская от себя дочерей. Известно, что Эзхелер похищают детей.
— Мы должны красть что-то, принадлежащее им, — говорит Амина-дочь. Ей пятнадцать, она возвращается из своего третьего путешествия в Хайминг, и, хотя мне не видно выражения ее лица из-за вуали, я догадываюсь, каково оно. Она знает, что тиешанки ее не любят, и поэтому они ей не нравятся.
Я улыбаюсь за своей вуалью. Должно быть, подростки везде одинаковы.
Я надеялся не встретить на пути Эзхелер и прибыть в Хайминг неузнанным. Я сижу тихо, сосредоточившись на фигурах своего танца. Но ни Мариам, ни Амины не задают мне вопросов, они просто делятся со мной кофе и дают кое-какие советы насчет рынков в Хайминге. В конце концов я расслабляюсь достаточно, чтобы задать вопрос.
— Вы знаете посредницу по продаже коки по имени Мей Юинь? — спрашиваю я.
Амина-мать и Мариам, доктор, кивают.
— Для горожанки она довольно честна, — говорит Мариам.
— Она говорит на эзхелер, — вступает Амина-дочь. — Но слушать ее неприятно.
— Ты не должна отзываться о ней плохо, ведь ты еще жуешь сладости, которыми она тебя угостила, — мягко упрекает ее мать.
Почему-то я бросаю взгляд на Мариам и замечаю, что она смотрит на меня. Мне хочется увидеть ее лицо.
Мей Юинь работает, или работала, на Этнологическую службу Консилиума. Она живет на Ипполите семнадцать лет, пять из них — среди Эзхелер. Ее последнее сообщение, в котором она упоминала, что работает посредником в Хайминге, было получено девять лет назад. Я рад слышать, что с ней все в порядке и она еще живет там; хотя ее связи с Консилиумом оборваны, она мой единственный контакт.
Младшая Амина предлагает мне немного сладостей Мей Юинь. Это рисовое пирожное, из тех, что заворачивают в съедобную бумагу. Отправляясь проведать животных, я задумчиво жую его.
Я даю животным — лошади Мариам, моим мулам и мулам Амин — немного воды и сушеных абрикосов. Они осторожно берут абрикосы у меня из рук своими подвижными губами и с хрупаньем разгрызают их большими зубами, и я с радостью вижу, что мои пальцы не дрожат.
Согласно медицинским мониторам, температура у меня слегка выше тридцати семи, и пока иммунная система не обнаруживает признаков начала самоуничтожения. Я нахожусь не намного ближе к центру Лихорадки, белому пятну на картах Эддисона, чем в том месте, где я приземлился, но граница между общепринятой реальностью и аномалией Ипполиты (которую лейтенант Эддисон неверно назвал «границей вероятности») — вещь зыбкая, фрагментарная и изменяется во времени. До сих пор тем не менее анализаторы молчат. Пока мои предсказания подтверждаются.
На таком расстоянии от аномалии можно ожидать, что механизмы будут поддерживать мою жизнь в течение неопределенного времени — в любом случае достаточно долго для того, чтобы я смог умереть от чего-нибудь, кроме Лихорадки Амазонок. Я похлопываю по плечу кобылу Мариам и несколько мгновений обдумываю возможность остаться здесь.
Но я знаю, что не останусь.
Тиешанка, охранявшая товары, та, которую я причудливо окрестил своей первой Амазонкой, исчезла. Ее сменили две пожилые женщины; они сидят на корточках в пыли и играют в кости в свете флуоресцентной лампы. Одна из них улыбается мне, но это похоже на бесстрастную улыбку статуи. Они выглядят так, словно могут сидеть там вечно.
На следующее утро доктор Мариам намекает мне, что, поскольку мы оба направляемся в Хайминг, она была бы рада поехать вместе со мной. Не знаю, почему это встревожило меня, но я растерялся и, не успев обдумать, что делаю, согласился.
После утренней молитвы мы завтракаем вместе — жаренными на сковороде лепешками и рисовой кашей, закусываем еду сушеными фруктами и настоем коки из моих мешков — и делимся едой с Аминами, затем провожаем их в путь на юг. Мы уезжаем, и солнце поднимается из-за холмов, а путешественницы-тиешанки просыпаются. У двух женщин маленькие дочки — им не больше четырех-пяти лет, и я вижу, что Мариам смотрит на них — задумчиво, как мне кажется, хотя из-за вуали об этом трудно судить.
