План побега - [25]
Всхлипывая, она ушла. Хуже не придумаешь: толстые и бесформенные, как у слона, ее ноги ничем не напоминали те, которыми я любовался накануне.
- Чудеса, - громко объявил Дракон, и я, по совести сказать, мысленно ему зааплодировал. - Чудеса. За то, что она присутствовала на мессе без чулок, наградить ее такими ногами, bocatta di cardinalexvii - да и только.
- Бедняжка! - воскликнул Ланкер, и я увидел, как по его щеке сбежала слезинка; он промокнул ее белоснежным полупрозрачным платком внушительных размеров, от которого исходило благоухание туалетной воды "Жан-Мари Фарина"; затем, прижав правую руку к сердцу, переспросил:- Чудеса? Это самое подходящее слово, если речь идет о чем-то комическом, мелочном, негодном. И что это доказывает? Что на небесах, как и на земле, правят падшие? Меня этим не проймешь, а кто попался, тот попался.
- До сих пор всегда попадались другие, - грустно отозвался Дракон. - Но я не уверен, что так будет и впредь. Стоит появиться какому-нибудь чуду, как оно с каждым разом все ближе. Будь осторожен.
Ланкер устремил на двоюродного брата спокойный и рассеянный взор; затем удалился вслед за Оливией.
- С каждым разом все ближе? - спросил я. - Что вы хотите этим сказать?
- То, что слышали. Первый случай из серии чудес произошел в пятистах метрах отсюда. Однажды вечером, когда слышались уже последние удары гонга, созывающего на ужин в спокойной, семейной, если хотите, обстановке, Роландо не приходит в голову ничего лучшего, как устроить клоунаду. Он целует раз и другой бутылку Небьоло, встает в позу, объявляет себя анти-Папой и в этом ужасном качестве благословляет рис в молоке, который становится таким жестким, как будто туда подмешали цемент. Никто не хочет его есть, всех будто обожгло, если вы понимаете, что я хочу сказать, и кто больше, кто меньше, но все мы сгорали от стыда. Пруклятый десерт отдают свиньям, и эти господа весь вечер чешут брюхо копытцем. На другой день стало известно, что в загоне для свиней свирепствует гастроэнтерит, это в пятистах метрах отсюда. Следующее чудо приняло гигантские размеры, и это было самым настоящим предупреждением ему, но он не хочет ничего понимать, а случилось это в кухне. У поварихи, которая готовила на Страстную неделю поросенка, стал расти в обе стороны нос - ну просто по волшебству! Пришлось обратиться в клинику Роусона, иначе бедняжка умерла бы от удушья. Теперь это настигло Оливию, которая в данный момент, скажем так, обитает в спальне Роландо. Давайте признаем, - хотя речь и идет о моем двоюродном брате, - что сюжет разворачивается в манере, которую я не побоюсь назвать чрезвычайно странной. Он полагает принципиально важными явления, в высшей мере спорные, искажая истину субъективными ощущениями и считая эти явления доказательством присутствия в нашем мире языческих богов античных времен, нынешних демонов. Но это еще не все; вы только послушайте: он упорно не признает множество христианских чудес, явных и общеизвестных, которые ясно указывают, где Бог. Которому я безмерно благодарен за то, что он избавил от своих чудес меня.
- Хорошо бы, он избавил от них Оливию, - раздраженно сказал я.
- Какая девушка! - воскликнул Веларде, сверкая глазами. - Благородная, умная, а уж формы - все при ней... Будем надеяться, что действие чудес преходяще.
2
Оно и было преходящим. После того как Оливия три-четыре дня принимала таблетки "Чудо исцеления" североамериканского доктора, она победила болезнь, и от отеков, посланных провидением, даже следа не осталось. Если я не ошибаюсь, в тот уик-энд больше ничего примечательного не произошло. О задуманной литературной академии мы говорили в последний вечер, долго и пространно, поглощая при этом чай, чашку за чашкой, но очень скоро я обнаружил, что мысли Ланкера витают далеко отсюда. Я решил прервать наш рабочий коллоквиум и спросил его: - Вы думаете о чем-то другом?
- О чем-то другом? - отозвался он эхом. - Нет, все о том же. Об этих чудесах с ногами.
- Тогда раскайтесь, как велит Священное Писание. Станьте новообращенным, чтобы вам отпустили ваши грехи.
Глядя, с каким аппетитом он уничтожает огромное количество бисквитов, мне захотелось последовать его примеру; я уже было протянул руку к бумажному пакетику, как Ланкер - любезный амфитрион! - тут же подвинул мне тарелку с тостами. Мне пришлось смиренно удовольствоваться тостами и малиновым десертом.
- Не знаю, что там говорится в Священном Писании, но знаю только, что утешиться уже нечем, - ответил он; затем, выдержав паузу, добавил не столь безлично: - Возможно, вы считаете, что я недостаточно интересуюсь вопросами создания академии. Это не так, уверяю вас. Просто я все время думаю о чуде и о той войне, в которую, как я вижу, меня вовлекли. После моей победы мы вновь обратимся к литературе.
- Вы так уверены в своей победе?
- В победе - нет, но в войне не на жизнь, а на смерть - да. Что касается меня, клянусь вам вот этим крестом, я не отступлю.
Это было то, что называется "искушать дьявола". Ланкер остался святотатствовать и кощунствовать, а я вернулся в Буэнос-Айрес поездом в девятнадцать сорок пять; но я не расстался с моими друзьями. На следующей неделе у меня был случай увидеться с девушкой; а по телефону я в эти дни говорил с ней несколько раз. Не знаю почему, мои связи с окружением Ланкера поддерживались только через Оливию. Но зачем, в который уже раз, мне рассказывали про Ланкера, извергающего богохульства, закосневшего в своем ужасном язычестве? Как бы то ни было, я звонил наудачу, и всегда Ланкера не оказывалось дома. Да меня и не это заботило; заботило, когда вместо мелодичного голоса Оливии слышался хрипловатый голос Педро, который выдавливал из себя три слова: "Сеньориты нет дома". Несомненно, нетерпение губило меня. Еще до того, как в сознании Оливии поселилась уверенность, нежная и властная, в том, что у нас с ней может быть что-то общее, я пустил в ход всю свою тяжелую артиллерию завоевателя дамских сердец. Результат оказался плачевным. Надо было действовать в обход; и я действовал. Мне представился случай встретиться с Ланкером благодаря кругам, занимающимся расширением дружеских контактов, в собственном здании (как любят выражаться мои друзья-газетчики) Ассоциации писателей, которое находится на улице Мексике. Пользуясь тем, что весна начинается двадцать первого сентября, а в тот день было уже двадцатое, я пригласил его на костюмированный бал в "Амбассадор".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Аргентинский прозаик Адольфо Биой Касарес (р. 1914—1999) – один из крупнейший латиноамериканских писателей XX века. Наряду с Борхесом, Маркесом и Кортасаром он уже причислен к классикам мировой литературы.
«Дневник войны со свиньями» (1969) стал одной из последних книг знаменитого аргентинского писателя, друга и соавтора X. Л. Борхеса – Адольфо Биоя Касареса (1914 – 1999).Этот роман, своего рода «Осень патриарха» по-аргентински, повествует (как, впрочем, почти все книги Касареса) о Буэнос-Айресе, но только это уже особенный Буэнос-Айрес: на сей раз, не энигматическая вселенная и не обитель дивных грез, а причудливый и пугающий лабиринт кошмаров, попадая куда, рискуешь всем – особенно если тебе уже за 30 лет.
Известные по отдельности как вполне «серьезные» писатели, два великих аргентинца в совместном творчестве отдали щедрую дань юмористическому и пародийному началу. В книгу вошли основные произведения, созданные X.Л.Борхесом и А.Биой Касаресом в соавторстве: рассказы из сборника «Две памятные фантазии» (1946), повесть «Образцовое убийство» (1946) рассказ.
Составленная X.Л.Борхесом и А.Биой Касаресом «Книга Небес и Ада» представляет собой самый необычный взгляд на древнейшую из «вечных проблем». Привычные истины уживаются в ней с парадоксальными определениями, составители включают себя в антологию, создают апокрифических авторов, приписывают реальным авторам несуществующие тексты… Удовольствие же, получаемое от чтения «Книги Небес и Ада», – это удовольствие от превосходного литературного произведения.
В рубрике «Документальная проза» — Адольфо Бьой Касарес (1914–1999) «Борхес» (Из дневников) в переводе с испанского Александра Казачкова. Сентенция на сентенции — о Шекспире, Сервантесе, Данте, Бродском и Евтушенко и т. п. Некоторые высказывания классика просятся в личный цитатник: «Важно, не чтобы читатель верил прочитанному, а чтобы он чувствовал, что писатель верит написанному». Или: «По словам Борхеса, его отец говорил, что одно слово в Евангелиях в пользу животных избавило бы их от тысяч лет грубого обращения.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.