План Диссертанта - [47]

— Пожалуй, может сработать, — сказал он. — Еще есть какие-нибудь пожелания?

— Есть, пожалуй.

Тойво озвучил ключевые моменты, не вдаваясь в подробности и причины.

Ему было необходимо сидеть в одиночной камере, что находится по одному коридору с той, где уже мается Адольф Тайми. Также очень важно, чтобы информация об предстоящем обмене Тайми в СССР пришла к нему, как можно скорее, когда этим делом еще только начнут заниматься дипломаты двух стран.

— С почтовыми голубями, тюремными крысами — мне не важно. Важно, чтобы сегодня я узнал о том, что будет рассматриваться завтра.

— Его будут менять? — удивился Арвид. — Почему, в таком случае, то же самое не попытаются предпринять с вами?

— У него всего «пятнашка».

— Действительно, — согласился адвокат. — Чего-то из головы вылетело.

Он вроде бы выполнил ту задачу, на которую его ориентировал Красный Крест, качественно отработал деньги, но почему-то не лежало на сердце: сесть на паром и отбыть в безразличную ко всем людским перипетиям благополучную Швецию. Оно, конечно, понятно, что любая система машины, именуемой «государство», исковеркана лицемерием. Но бывает такое, что одна страна заражена этим больше, другая — еще больше. Путешествуя по рабочим делам на родине, а также в соседней Норвегии, забираясь, иной раз, в Датское королевство, он сделал вывод, которым не желал делиться ни с кем.

У Швеции, как и у Норвегии нет будущего — когда лицемерие начинает перехлестывать через край, государство сожрет себя изнутри. Объявятся пришлые люди, да что там — народы, которые подчинят эту пагубность, по людским понятиям — слабость, на свой примитивный лад.

Ни в Финляндии, ни в Дании, не говоря уже о России, такого нет. Каждый второй финн носит пуукко и за кажущейся флегматичностью его поведения стоит определенный моральный принцип. Именно по нему, этому принципу, каждый второй финн достанет свой пуукко и порежет на лоскутки шведа, либо норвежца, удумавшего мешать ему жить и досаждать чужой моралью. Ну, а датчане — это вовсе загадочный народ, при всей своей открытости и склонности к веселью готовые биться до посинения с любыми властями, вознамерившимися ограничить их установившийся уклад жизни.

Арвид не хотел терять связи с несгибаемым Антикайненом, пусть даже теперь ему уже не будут за это платить. Однако, как в дальнейшем выяснилось, ему платить не перестали: каждая поездка в Хельсинки приводила к тому, что на его счете в Нордеа-банке появлялась сумма, очень даже неплохая сумма.

Тойво все-таки свозили в Турку, но лишь для того, чтобы в тамошнем суде огласить уже вступивший в силу приговор и подписать какие-то совсем формальные бумаги, типа — какова ваша оценка медицинской помощи, оказанной вам в тюрьме. Ну, а если вам помощь не оказывали, то, значит, и незачем было. Ауфидерзейн.

Вернувшись в Хельсинки, он с удовлетворением обнаружил свою новую камеру как раз в дальнем углу от той, где сидел Тайми. Недалеко от межсекционной двери, но незаметной от нее по причине естественного скругления коридора. Это было неплохо.

От Бокия не пришло никаких вестей, стало быть, рассчитывать на его содействие не стоило. Иной объективной помощи ждать было неоткуда. Разве что от самого Маннергейма, однако теперь их противостояние вышло на новый уровень. Тойво тоже начал считать фельдмаршала своим персональным врагом. Всевластный правитель в Финляндии был глубоко уязвлен тем обстоятельством, что какой-то неизвестный парень из рабочего района Сернесе смог подрезать у него казну. Но главное было то, что он сумел ее куда-то спрятать и ни за что не собирался отдавать. Вероятно, уже по причине своего сволочного характера. Сильных людей Маннергейм органически не мог терпеть. Тоже — по причине своего сволочного характера.

Сначала к Антикайнену в тюрьме относились с опаской — что еще может выкинуть столь опасный преступник? Потом, обнаружив в нем неконфликтный характер, упертость в двух вещах: ежедневной изматывающей физкультуре и упорному чтению по несколько книг в неделю — опасаться перестали. Не трогай его — и он не тронет.

Это не значило, что меры предосторожности по отношению к осужденному на пожизненное заключение преступнику были недостаточны — как раз, наоборот, предостаточны! Но Тойво сносил их с терпением агнца.

Лишь однажды под конец 1939 года он совершил непонятный никем поступок. Возвращаясь с прогулки под конвоем, Тойво воспользовался тем, что стражники несколько замешкались возле межсекционной двери, умчался от них, как ветер, по коридору. Вообще-то, бежать-то было некуда, но все равно это был непорядок. Однако он быстро разрешился, когда вертухаи кинулись следом и обнаружили своего заключенного сидящего на корточках возле стены, босого, с ботинками под мышкой.

«Немного головой двинулся», — пошептались охранники и закрыли Тойво в его камере. Докладывать начальству никто не стал.

Незадолго до этого к Антикайнену приезжал Рудлинг, сообщивший о том, что в ноябре этого года будут обменивать Тайми на кого-то в России. Как и хотел Тойво, информация к нему пришла заранее.

Однако дело об обмене так и не продвинулось.

После Советской провокации с артиллерийским обстрелом возле границы с Финляндией поздней осенью началась Зимняя война. Красная Армия вторглась в Суоми.