План Диссертанта - [13]

— Вам будет предъявлено обвинение в государственной измене, а также ряд уголовных обвинений в убийствах и незаконной экспроприации.

Прокурор опять сделался просто величественным вершителем.

«Вот же песий сын!» — восхитился начальник тюрьмы.

Тойво вздохнул, ничего нового из общения с представителем системы обвинения он не получил. В свое время доводилось общаться с прокурорами и в Финляндии, да и в Советской России, особенно по делу о «револьверной оппозиции». Нехорошее было общение.

— Обвинение мне должно было быть предъявлено несколько месяцев назад. Плохо работаешь, Олави, — сказал он, впрочем, не надеясь, что его слова как-то затронут одиозного прокурора.

— Как я уже говорил, можете писать жалобу, — равнодушно проговорил Хонка.

— На чье имя жалобу?

— На имя помощника городского прокурора Олави Хонка.

Начальник тюрьмы, поддавшись эмоциям, не сдержался и прыснул коротким смешком. Сразу же оправился и деликатно откашлялся.

Ну, а что? Да ничего! Не может быть иначе, государственная машина не приспособлена переезжать саму себя, ее движение поступательно, ее скорость неизменна. Можно, конечно, взывать к мифическим высшим инстанциям, можно уповать на нарушение каких-то прав, на искажение закона, но, наверно, пустая это трата времени. Не верь, не бойся, не проси.

— Одежду мне выдайте, мыльными принадлежностями обеспечьте, — сказал Тойво и отвернулся.

— Это уже не ко мне, это к администрации исправительного учреждения.

Ох, не зря хотели удавить Хонку фашисты, не зря мыслили лишить жизни Олави коммунисты, не зря желали ему «всего хорошего» беспартийные люди. Или — зря? Вон, стоит помощник прокурора, и все ему нипочем.

Тойво утомило это представление лицемеров. Однако это не повод отчаиваться, это не повод терять свою веру в жизнь, свою надежду.

  Мы тревогу встречаем с улыбкой, провожаем удачу без слез,

  Мы готовы признать все ошибки и ответить на каждый вопрос.

  Мы устали, мы загнанны в угол, наши горести всем напоказ.

  И, не веря себе, мы чужие друг другу.

  Мы чем-то похожи на вас.

Вроде бы разговор между власть имущими и власть неимущим пришел к закономерному концу. Как говорил один опытный политический зэк на Соловках: «Был бы у меня пулемет — расстрелял бы их всех к едрене фене. Было бы у них желание — расстреляли бы меня, не поморщившись. Так не стоит побуждать их к таким желаниям».

Тойво и бежал-то из своей унылой одиночки, чтобы запустить сам процесс, а не для того, чтобы удрать. Конечно, была бы возможность скрыться — он бы ей воспользовался, не раздумывая. Но, черт побери, не было такой возможности. Мало удалось собрать информации, отсюда мало шансов. Без надлежащего плана можно сбежать только с Зимнего дворца. Да и то — требовалось женское платье, оставленное без присмотра.

Судя по тому, что сам Хонка лично прибыл на «беседу», процесс запущен. Теперь следовало ждать, что же будет дальше. И что это за «процесс» такой? Вероятно, теперь следует признать его необратимость.

Маннергейму станет понятно, что отжать по-тихому деньги уже не получится. В тюрьме слухи разлетаются быстрее пули, которая, как известно, в цель. Некоторый переполох на самом высоком уровне, который сопровождался обнаружением странного человека в душевой хозблока — не зэка, но и не вольного — заставит заключенных призадуматься. Номер 007 — странный номер. А не политический ли это? А не тот ли он парень, что был задержан в начале ноября, а потом куда-то делся? Как же его фамилия — о нем еще в газетах писали?

Антикайнен. Точно. Это он.

Заставить зэка замолчать можно, вот заставить не обмениваться информацией — это нереально.

Через три четверти часа выяснилось, отчего Хонка остался торчать перед камерой с Антикайненом. Он ждал, когда доставят в крепость маленького невзрачного человечка в мешковатом костюме работы неизвестного портного. Портной, вероятно, был пьян, когда шил пиджак и брюки. Теперь, чтобы одевать на себя это гардероб, тоже приходилось быть пьяным — иначе, ну никак не получалось оправить плечи и колени.

Маленького человечка звали Юсси, он приходился следователем по делу об аресте Антикайнена. Костюм он пошил на День Независимости Финляндии, в конце ноября, с тех пор с ним не расставался.

Зато он расстался со всякими иллюзиями, касательно своего будущего, карьерного роста и прочих светлых перспектив. Жена требовала денег, а он требовал внимания. Жена его за это била. И никто его не жалел, даже дети. Даже собака породы такса норовила укусить исподтишка.

Что-то разладилось в нем именно после этого проклятого ареста 6 ноября. Казалось, он проделал большую работу, и начальство его за это оценит. Но не тут-то было: дело, в котором он собирался выказать вышестоящей инстанции свой профессионализм, сначала заморозили на пару недель, а потом, через пару месяцев, отказались размораживать.

Да кто же такой этот проклятый «красный людоед»?

А вот он — собственной персоной сидит за решеткой. А рядом прохаживается спесивый, как индюк, представитель государственного обвинения Хонка.

Не успели они ни о чем переговорить, как к ним в сопровождении нового начальника смены пришел еще один человек: высокого роста, жилистый, словно бы беговая лошадь, с неуместной здесь улыбкой на устах.