План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - [167]

После некоторых проволочек 26 марта Буссе начал наступление с целью деблокирования Кюстрина. Но и он, и Гудериан отказались тратить силы на попытку бессмысленной вылазки с франкфуртского периметра. К этому моменту точки опоры русских на западном берегу Одера так быстро увеличивались, что деблокирующая группа Буссе начала страдать от сильного численного неравенства и через день была отброшена назад с тяжелыми потерями. На совещании у фюрера 27 марта Гудериану с трудом удалось защитить Буссе, несмотря на то что он часто приводил цифры потерь убитыми и ранеными в этой попытке. Начальник штаба собрался в поездку на Франкфуртскую позицию на следующий же день, чтобы посмотреть, является ли предлагаемая атака «осуществимым предложением». Однако наутро Кребс доставил Гудериану предписание фюрера, запрещавшее ему посещение фронта и вызывавшее его и Буссе на дневное совещание (вместо обычного вечернего).

Чтобы не прерываться из-за воздушных налетов, за последнее время вошло в привычку проводить эти послеобеденные «брифинги», как их называли, в коридоре личного подземного бункера Гитлера. В 2 часа дня 28 марта в этом тесном помещении собрались Гудериан и Буссе, Кейтель, Йодль, Бургдорф, Гитлер, Борман и всевозможные адъютанты, штабные офицеры, стенографисты и охрана СС. Вскоре совещание приняло характер, который стал обычным для «бункерного периода» – истерического многостороннего состязания – кто кого перекричит. Едва Буссе начал свой доклад, как Гитлер начал прерывать его обвинениями в халатности и чуть ли не в трусости, против которых Гудериан протестовал накануне. Тогда Гудериан начал прерывать фюрера, прибегнув к необычайно сильным протестам, вызвав, в свою очередь, ропот упреков со стороны Кейтеля и Бургдорфа. Наконец Гитлер навел порядок, распустив всех, кроме Гудериана и Кейтеля. Повернувшись к Гудериану, он сказал: «Генерал-полковник, состояние вашего здоровья требует, чтобы вы немедленно взяли шестинедельный отпуск для лечения».

С увольнением Гудериана последнее здравое и независимое влияние на руководство военными делами в Германии растаяло. Остались только «нацистские солдаты», все старавшиеся как можно лучше соответствовать идеалу в духе Браухича – «мальчиков на побегушках», слепо выполнявших непредсказуемые решения фюрера. Это еще один парадокс русской кампании, что в конце, когда Гитлер подчинил себе Генеральный штаб и окончательно подавил непослушание и невыполнение его приказов, Гитлер сам начал приобретать все те свойства, которые генералы уже давно приписывали ему и которыми они пользовались, чтобы оправдать свое вечное неподчинение.

Ибо в апреле 1945 года Гитлер жил в мире фантазии, которую он хотел превратить в реальность, напророчив еще в 1934 Герману Раушнингу:

«Даже если мы не сможем победить, мы повлечем за собой в небытие половину мира и не оставим никого торжествовать над Германией… Мы никогда не сдадимся, нет, никогда! Нас могут уничтожить, но, уничтоженные, мы повлечем за собой мир – мир в пламени».

Но описывать атмосферу в Берлине как сумерки богов, как фантазию всеобщего уничтожения, где уже немыслимы здравые соображения, было бы грубым упрощением. Гитлер, конечно, был одержимым. Его «…страшное влечение к крови, как и к разрушению всего материального, казалось, даже растет, когда расплата пошла не на чужую, а на добрую арийскую монету». Такое отношение разделял Геббельс, и его афишировали (хотя, как потом показали события, ничуть не разделяя) многие из менее крупных фигур двора Гитлера.

Были и другие, кто задумывался над тем, как спастись, и они обдумывали это по-разному. Первые, диадохи, самые близкие и более всего зависимые от фюрера: Борман, клика Фегелейна – Кальтенбруннера, Риббентроп, Кох и некоторые старшие гауляйтеры. Этим людям приходилось возлагать надежды на мудрость фюрера, новое оружие, перспективы «дипломатического переворота», что, по уверениям Риббентропа, было еще возможно. Для их личных устремлений самым важным было оставаться как можно ближе к Гитлеру и пользоваться любыми возможностями, чтобы дискредитировать своих более независимо настроенных соперников в случае, если судьба улыбнется рейху и можно будет перераспределить теплые местечки.

Вторыми были несколько крупнейших руководителей, а именно: Гиммлер и некоторые из его приближенных в СС, такие, как Шелленберг. Они видели себя (как это ни нелепо звучит) приемлемыми в принципе фигурами для западных союзников в силу своего явного антибольшевизма и необходимыми на практике, благодаря той военной и административной силе, которую они контролировали. Можно почти не сомневаться, что именно это убеждение, равно как и тщеславие, толкали Гиммлера к приобретению столь многих дополнительных титулов и постов (точно так же, как это было идеей Бормана – вытеснить Верного Генриха из окружения Гитлера, возлагая на него все большее бремя ответственности). Успешное выполнение всех этих бесчисленных обязанностей становилось, как уже было показано, совершенно не в его силах. Вот тут и можно было бы делать весьма враждебные комментарии по этому поводу, находясь в интимном кругу фюрера.