Пламя зимы - [52]

Что еще более удивительно, у меня не было тяжелых снов. Мне снился Улль и мое обещание вернуться, которое я давала с таким спокойствием. Первой же моей мыслью по пробуждении было разобраться, в чьей кровати я сплю. Я вовсе не хочу сказать, что мой рассудок вновь помрачился во сне. Я совершенно ясно помнила, где была и что случилось, но в огромных кроватях с роскошными перинами и занавесями спишь не всякую ночь; такая роскошная кровать смогла бы составить целое приданое дочери какого-нибудь обнищавшего рыцаря. Я вспомнила, что и Бруно был беден. Откуда же взялась эта огромная кровать, гораздо лучше тех, которые служили моим матери и отцу? Ну конечно, подарок короля или королевы – видно, Бруно не лгал, что был фаворитом.

Затем до меня дошло, что я в постели одна. Глупец, подумала я, как мне прикажете теперь одеться? Неужели ходить незашнурованной?.. Но прежде чем эта мысль оформилась до конца, я увидела сидевшую на моем сундуке молодую девушку, которая быстро поднялась и приблизилась к кровати. Худенькая, одетая почти в рубище, дрожа от робости, она, однако, заговорила на прекрасном французском, объясняя, что послана Бруно, чтобы помочь мне сегодня одеться.

– Но кто же ты – спросила я, понимая, что несмотря на знание языка, она не могла быть служанкой никакой придворной дамы. На это указывали уже ее лохмотья, а само обращение ко мне – почтительность, какую никогда не высказала бы горничная госпоже, которую все считают полоумной, – окончательно убедило меня в этом.

Она смутилась, а затем отрезала: – Бруно сказал, чтобы я говорила только правду. Так вот. Меня зовут Эдна, я – путана, но больше не могу продолжать свое ремесло. Надеюсь, вы не станете сердиться? Бруно пожалел меня и предложил мне эту работу. Он сказал, что вы проследите, чтобы меня накормили.

На мгновение я обомлела, не в состоянии вымолвить ни слова от переполнившей меня ярости. Но вид этой явно голодной девушки постепенно умерил мой гнев до любопытства, – И ты знаешь, как зашнуровывают приличное платье? – обратилась я к ней с самым незначащим вопросом из всех, бередивших мою голову.

– Да, сударыня. Я… служила в одном месте для господ, где надевали прекрасные платья.

– И Бруно спал с тобой? – таков был мой следующий вопрос. Я сама гораздо более удивилась сорвавшимся с языка словам, нежели эта девушка. Но какое мне дело до того, была ли она удивлена.

– Я спала с ним раз или два, – согласилась она, глядя в пол. – Но он не часто посещал то место, где я работала, разве что только с друзьями. Пожалуйста, не обижайте меня. Он говорил, что вас это не волнует…

Ее голос был довольно тверд, но дрожала она еще сильнее, на лице выступил пот. – Зачем мне обижать тебя? – спросила я. – Если бы я сердилась, то только на Бруно, и пострадал бы от этого он, а не ты. А пока, раз уж мне все равно нужна горничная, я воспользуюсь твоими услугами.

Говоря это, я посмотрела на ее руки. Я ожидала, что мне придется не только велеть ей вымыть их, но и объяснить, как это делается. Однако они были чистыми, а ногти аккуратно подстрижены. Ее лохмотья, хоть и покрытые несмываемыми пятнами, не издавали запаха. Я подумала о том, что показалось мне вначале неслыханным оскорблением – или невероятной глупостью, – и рассмеялась.

Эдна набралась смелости. – Мне помочь вам встать, сударыня? Вода для умывания готова. Вам принести кувшин?

– Да, кувшин. Встану я как-нибудь сама. Говорили мы немного. На мои вопросы я могла получить ответы только от самого Бруно. А может быть, подумала я, он не ожидал, что я начну задавать вопросы девушке. Возможно, супруге знатного дворянина не к лицу так поступать, а следует принимать как должное оказываемые услуги? Если бы я не задавала вопросов, то и не оскорбилась бы, ибо Эдна была хорошей горничной. И все же, раз Бруно велел ей говорить правду, значит, видимо, он хотел, чтобы я узнала, что она путана, притом используемая им в свое время.

Когда я вышла к завтраку в зал королевы, то все еще ломала голову по поводу Бруно и Эдны, как будто мне не хватало собственных проблем. Взволнованные голоса и радостное настроение женщин лишь стороной коснулись моего сознания. Затем я вдруг почувствовала на себе взгляд королевы и быстро подняла глаза. Наши взгляды встретились. Она улыбнулась мне и отвела свои глаза в сторону, но этого было достаточно, чтобы понять: оживленная беседа имеет какое-то касательство ко мне. Собирая на стол хлеб, сыр и вино, в течение нескольких минут я сложила из обрывков доносившихся разговоров, высказываний и восклицаний свое представление о главной новости: король Дэвид потерпел грандиозно-кровавое поражение в битве под местечком, которое называют Норталлертон.

Не знаю, что хотела увидеть королева на моем лице. Вряд ли там можно было найти что-нибудь, кроме пустого безразличия. Когда-то я отчетливо ощущала, что король Стефан – мой злейший враг, поскольку его посланник разозлил моего отца и вынудил его встать на тропу войны, приведшую к гибели и отца, и брата. Но свирепый гнев и полынная горечь моей печали, казалось, растаяли в бездне этих потерянных месяцев. Теперь передо мной не было объекта, заслуживающего ярой ненависти или вызывающего отчаянный страх. Не осталось в живых никого из тех, которых я любила, – и не было мне дела ни до какой битвы, чем бы она ни закончилась: победой или разгромом.