Пламя судьбы - [12]
Месяца через два потребовал Пашу к себе «на просмотр» Смагин, чтобы решить, чему обучать ее и как. Через руки Федора проходили десятки крепостных детей, «взятых на театр».
– Повтори мотив: ля-ля-ля-ля...
Повторила в той же тональности. Не напрягаясь, не мучась, легко, как птица.
– Э, да у тебя исключительный слух. Без фальши.
Федор взял со столика деревянную трубочку, прошелся пальцами по клапанам.
– Можешь повторить голосом?
Музыкальная фраза была длинной, но Паша запомнила ее сразу. Больше того: она повела мелодию, стараясь, чтобы голос был «верхним». Талантливо и точно она подражала флейте. Но в последних тактах дала голосу вырваться из проложенного флейтой русла и рассыпаться, сверкая веселой солнечной россыпью.
Смагин вздрогнул – как ворожит, волнует неповторимой свободностью внезапная игра!
– Тут Божий дар, – сказал он княгине.
А ей и не нужно была говорить, она лишь подтвердила для себя собственное открытие. Николай Петрович не знает, какое чудо приобрел. К его возвращению приготовит она графу подарок – настоящую певицу. Приму.
А Смагин решил так:
– Сольфеджио сам преподам. Степан Дегтярев начнет обучать пению. Французскому – у мадам Дюврин, у нее дикция всех лучше. Грамоте и манерам – у княгини. Поняла, Прасковья?
Она поняла. И впервые вечером не дала себе заскучать по дому. Зато составила с Марфой Михайловной точное расписание на завтра.
Утром присутствовать на репетиции, посмотреть, как распеваются Беденкова и Дегтярев, как разучивают они присланные барином арии.
После – французский, «разговоры».
Пройдет обед – пойти в библиотеку и все из книг узнать о картинах, что в Кускове развешаны – по какому поводу, на какой сюжет художниками писаны.
Затем, как приедет Кордона, играть на арфе.
Про клавесин непонятное расспросить у Джовани, он тоже приедет к музыкантам.
– А побегать? Поиграть дитю надо? – попыталась княгиня сбить напряженный ритм жизни, предложенный девочкой.
– Поиграет дите, поиграет, – кинулась к ней Параша. – Танцы, запишите еще мне на завтра танцы. И... В субботу возьмите с собою в настоящий театр, я у Медокса ни разу еще не была.
Обняла Марфу Михайловну, схлестнув тонкие ручки вокруг шеи. Та и растаяла, и зашлась жалостью к невесомому, хрупкому существу.
– Как знаешь, Пашенька. У Медокса господа всегда держат ложу для актеров, да и из графской нас с тобой не выгонят. Но... До Москвы из Кускова путь неблизкий. Не видела, чтобы в малые годы...
– Не дитя я, милая княгиня! Книжка у вас, «Кларисса» называется... Можно почитать?
– Рано тебе. Про любовь, – пролистала княгиня наскоро модный роман Ричардсона. – А впрочем, все пристойно. Читай, если не трудно.
– По-русски мне не трудно. Я и по-французски уже немного могу.
Удивительная девочка...
...В библиотеке Шереметевых, богатой и разнообразной, немало оккультных книг. Отец старого графа фельдмаршал Борис Петрович по просьбе Петра Первого и по собственной склонности завел связи с масонами, плавал на Мальту, был принят самим магистром Мальтийского ордена. Тайное знание прельщало в свое время и Петра Борисовича, и его тянуло заглянуть по ту сторону бытия. Да и молодой барин Николай Петрович, в самые чувствительные отроческие годы переживший смерть младшего брата, матери и любимой сестры, тоже не чужд был метафизических поисков.
Из всех трудов, пытающихся объяснить природу мира и человека, Марфа Михайловна выбрала тот, что попроще. Потрепанная книжечка лежала у нее в нижнем ящике комодца, подальше от святых икон, рядом с колодой карт таро. И по ней, по этой книжечке, княгиня от скуки гадала на всех окружающих. Узнав дату рождения Прасковьи, она составила простейший гороскоп.
Получалось, что перед Парашей лежит путь прямой и блестящий, прямо наверх в высшее общество.
По астрологическим календарям, западному и восточному, она была Львом и Крысой.
«Львица первой декады, – читала княгиня девочке, – создание безусловной солнечной яркости. Знак полновесно золотой: энергия, уверенность в себе и своих целях, благородство, спокойствие и щедрая открытость».
– Открытость – это точно, ишь как меня к себе привязала этой открытостью. Ласкова, душевна без фальши...
Словно подтверждая нарочито ворчливые слова воспитательницы, девочка потянулась к ней. Как легки и приятны ее объятия.
«Львица все принимает храбро, переживает полно и откровенно».
– Теперь про Крысу. «Крыса – знак существа сильного, имеющего неоглядную стремительную волю в осуществлении своих планов. Именно эта воля на скорости проносит Крысу над всей житейской грязью. Эта же воля движения вперед (Крыса сметает все на своем пути) помогает ей отрываться от себя вчерашней, не разрывая, не губя печалями и унынием душу».
Многое из предсказанного домашним гороскопом уже сбывалось. Выплакав тоску по отчему дому в первые свои дворцовые ночи, девочка перевела стрелку душевного барометра с «пасмурно» на «абсолютно ясно».
Молодой граф хочет, чтобы она хорошо пела. Ей и самой этого всегда очень хотелось. Для того чтобы быть нужной, полезной Шереметевым, придется получить определенные знания – она их получит, тем более что ей и самой интересно читать романы – русские и французские.
Витя — превосходный музыкант, кларнетист от Бога. Но высокое искусство почему-то плохо кормит его жену и детей. И вот жена Манечка отправляет образцового мужа искать златые горы… Был раньше такой жанр: «Лирическая комедия». Помните незадачливого вертолётчика Мимино, предприимчивого сантехника Афоню, совестливого угонщика Юрия Деточкина? Вот и кларнетист Витя — оттуда родом.
В 1-й том Собрания сочинений Ванды Василевской вошли её первые произведения — повесть «Облик дня», отразившая беспросветное существование трудящихся в буржуазной Польше и высокое мужество, проявляемое рабочими в борьбе против эксплуатации, и роман «Родина», рассказывающий историю жизни батрака Кржисяка, жизни, в которой всё подавлено борьбой с голодом и холодом, бесправным трудом на помещика.Содержание:Е. Усиевич. Ванда Василевская. (Критико-биографический очерк).Облик дня. (Повесть).Родина. (Роман).
В 7 том вошли два романа: «Неоконченный портрет» — о жизни и деятельности тридцать второго президента США Франклина Д. Рузвельта и «Нюрнбергские призраки», рассказывающий о главарях фашистской Германии, пытающихся сохранить остатки партийного аппарата нацистов в первые месяцы капитуляции…
«Тысячи лет знаменитейшие, малоизвестные и совсем безымянные философы самых разных направлений и школ ломают свои мудрые головы над вечно влекущим вопросом: что есть на земле человек?Одни, добросовестно принимая это двуногое существо за вершину творения, обнаруживают в нем светочь разума, сосуд благородства, средоточие как мелких, будничных, повседневных, так и высших, возвышенных добродетелей, каких не встречается и не может встретиться в обездушенном, бездуховном царстве природы, и с таким утверждением можно было бы согласиться, если бы не оставалось несколько непонятным, из каких мутных источников проистекают бесчеловечные пытки, костры инквизиции, избиения невинных младенцев, истребления целых народов, городов и цивилизаций, ныне погребенных под зыбучими песками безводных пустынь или под запорошенными пеплом обломками собственных башен и стен…».
В чём причины нелюбви к Россиии западноевропейского этносообщества, включающего его продукты в Северной Америке, Австралии и пр? Причём неприятие это отнюдь не началось с СССР – но имеет тысячелетние корни. И дело конечно не в одном, обычном для любого этноса, национализме – к народам, например, Финляндии, Венгрии или прибалтийских государств отношение куда как более терпимое. Может быть дело в несносном (для иных) менталитете российских ( в основе русских) – но, допустим, индусы не столь категоричны.
Тяжкие испытания выпали на долю героев повести, но такой насыщенной грандиозными событиями жизни можно только позавидовать.Василий, родившийся в пригороде тихого Чернигова перед Первой мировой, знать не знал, что успеет и царя-батюшку повидать, и на «золотом троне» с батькой Махно посидеть. Никогда и в голову не могло ему прийти, что будет он по навету арестован как враг народа и член банды, терроризировавшей многострадальное мирное население. Будет осужден балаганным судом и поедет на многие годы «осваивать» колымские просторы.
В книгу русского поэта Павла Винтмана (1918–1942), жизнь которого оборвала война, вошли стихотворения, свидетельствующие о его активной гражданской позиции, мужественные и драматические, нередко преисполненные предчувствием гибели, а также письма с войны и воспоминания о поэте.