Пламя под пеплом - [88]

Мы уходим группа за группой. Необходимо поддерживать между группами связь, не все знают путь, не знаю его и я. Иду с Рашкой Маркович. Внешность у нас обеих — типично еврейская, а еще эта одежда! Город залит светом, причем приходится идти по главным улицам, где кишмя кишат немцы и литовцы. Мы громко разговариваем, смеемся. Близ улицы Субочь путь перерезывает ослепительный свет прожекторов: неподалеку отсюда на площади немцы собирают евреев гетто для депортации. Прохожие бросают в нашу сторону подозрительные взгляды.

Наконец — Пушкинский дворец. Все-таки добралась! Вижу моих товарищей, и бурная радость охватывает меня. Снова вместе! Но тут же выясняется, что это не так. Многих не хватает. Может быть, все они в «Кайлисе»?[31] Было, правда, такое указание — кто не найдет дорогу на Субочь или не сумеет ее благополучно пройти, должен идти в «Кайлис» и там дожидаться. Сердце разрывается между отчаянием и надеждой. Надо ждать, надо и немного отдохнуть. Возможно, завтра уже пойдем дальше.

Нахожу свободное местечко в подвале изъеденного сыростью и плесенью старинного дворца. С потолка свисают лохмотья паутины. Запах бесприютности и разрухи. Лежим на полу вповалку, бодрствуем и молчим. Я уже не чувствую усталости от пути по подземельям, забыла о пережитом во время ходьбы по городу. Я уже не думаю о том, выберемся ли мы отсюда и каким образом. Одна мысль сверлит мозг и не дает покоя: что случилось с теми, кто не пришел?

Как бесконечно долго тянется эта ночь, первая ночь вне стен гетто! На рассвете в город, в «Кайлис» уходит Зельда. Мы, запертые в подвале, долго дожидаемся ее возвращения.

В «Кайлисе» Зельда действительно нашла некоторых, заблудившихся в дороге. Тогда выяснилось, кого нет. Не было Хвойника, Янкеля Каплана, Аськи Биг и старшего сына Виттенберга. Все четверо по дороге на Субочь наскочили на немецкий патруль. Их задержали и потребовали документы.

Они ответили выстрелами и наповал уложили немецкого офицера, но их скрутили. Немцы отвели их в Росу — место концентрации евреев гетто перед отправкой в Эстонию. Утром на площади на глазах у потрясенных евреев ребят повесили (Из рассказов очевидцев мы впоследствии узнали, что их допрашивали и что гестапо было известно об их принадлежности к штабу.).

Я вижу перед собой Хвойника. Как мучился он сомнениями, уходить ли ему в лес! Он боялся, что со своей парализованной рукой будет обузой в отряде. Он — член штаба, человек благородной души, всеми нами любимый, как мог он опасаться своей физической слабости? И ведь не подвела его в решающий момент рука, но думал ли он, что убедится в этом в последнюю минуту своей жизни? Подле него была Аська — его подруга. Они избегали разговоров о будущем. Может быть, как раз вчера они начали надеяться, строить планы — и погибли.

Возле меня лежит Рашка Маркович и молчит. О чем она теперь думает? О матери, которая вчера благословила ее с сестрой в дорогу и теперь осталась одна в умирающем гетто? Или о своих больных ногах, покрывающихся кровоподтеками от долгой ходьбы? Ведь это она заявила мне еще там, на баррикаде: «Оставьте меня, дайте мне гранаты, только в гетто я могу жить и умереть». И вот она здесь. Я впервые вижу ее бездеятельной. Впервые не бежит она сообщить о занятии, передать указания, вручить бюллетень. Она кутается в свое красное пальто, прячет лицо от посторонних глаз и гнетуще-странно молчит.

Спертый, душный воздух. От нас несет потом и грязью. Нельзя ни выйти наружу, ни отворить дверь.

Смотритель дворца, встретивший нас позавчера молчаливым согласием, нынче утром заявил, что мы должны немедленно уходить. Сами не уйдем — выгонит. Ждем Тайбл Гелблюм, которая по всем расчетам уже должна была возвратиться из лесу.

В полдень оттуда пришел посланец — Ванька из коммунистического подполья, и принес страшное известие: Тайбл убита. Попала в немецкую засаду. Погибла, почти достигнув леса. Теперь все дороги под контролем, и нет прохода в лес. Проводники не придут.

Из угла до меня доносится сдавленный плач. Пространство подвала полнится безмолвным горем и безысходностью.

Витка уходит из дворца. Она идет в сторону города, чтобы разведать путь на Рудники. В город, в «Кайлис» во второй раз отправляется Зельда — за боеприпасами и хлебом.

В углу подвала засветили свечу. На полу расстелена карта, на ней компас. Над картой согнулся Аба. Его рука медленно и неуверенно прочерчивает по зеленым пятнам карты красную линию.

На третью ночь принимается решение уходить. Звучат негромкие четкие команды, даются последние указания. Отдельными звеньями нужно выбраться на окраину. Каждое звено разделено надвое и будет двигаться параллельно по двум тротуарам. Звенья уходят через пятнадцатиминутные промежутки. Место встречи — крест в роще, что за Радуньским мостом. Кто-то вспоминает, что по дороге придется идти мимо католической святыни — раки остробранской мадонны — и, стало быть, не забыть снять шапки.

Уходят первые звенья. Вот и мой черед.

Дворцовый двор пустеет. Там и сям мелькают чьи-то тени. Улица Субочь длинна и по большей части пустынна. Шаги идущих — слегка неуверенные и торопливые — не вызывают здесь удивления и не привлекают внимания. Поздно вечером на окраине прохожие всегда торопятся. Улицу кутает осенний сумрак. Накрапывает дождь. Какой удивительно свежий и сладкий воздух после долгих часов, проведенных среди плесени, грязи и духоты, — воздух вольного мира! Мы дышим полной грудью. Но вот уже центр города, весь в огнях, и озаренная электрическим светом статуя остробранской святой Марии в сверкании своего оклада из драгоценных камней. Здесь всегда людно, и все крестятся, замедлив шаг и обнажив голову. Дождь усиливается; может быть, он поможет евреям благополучно миновать христианскую святыню? Этот участок проходим парами и, входя в ворота, не знаем, что ожидает тех, кто позади, и какова участь передних.