Пламя над тундрой - [42]

— Иуда из Кариота! Закупил души невинных самоедов! Заплатил тридцать сребренников!

Мартинсон не на шутку испугался. Если поп выболтает о их переговорах с Аренкау, то не только сорвется задуманная коммерческая операция, но подорвется и авторитет фактории Свенсона.

— Идите спать! — Мартинсон взял за руку Агафопода, но тот легким движением руки откинул от себя американца. Поднял над головой крест:

— Предам анафеме! — Успевшие высохнуть волосы Агафопода торчали в беспорядке, лицо налилось кровью, а глаза с хмельной бессмысленной яростью перебегали с Аренкау на Мартинсона. Чукча со страхом следил за священником, не понимая причины его возмущения. Несмотря на свою хитрость и ум, он все же побаивался и своих и русских шаманов. Русские даже, по его мнению, куда опаснее. Недаром же на кресте попа вырезана обнаженная фигура человека с прибитыми ногами и руками. Аренкау на секунду представил себя на месте Христа и, сорвавшись с табуретки, опрокинув ее, бросился в соседнюю комнату. Агафопод загремел ему вслед:

— Бежишь, язычник!

— Успокойтесь, — Мартинсон поднес Агафоподу почти полную кружку, но тот резко отвел ее от себя, и жидкость выплеснулась на американца.

— Бойтесь данайцев, дары приносящих!

Мартинсон разозлился не на шутку и схватил священника за руку:

— Замолчите и ложитесь тут у меня!

— Пшел ты к псу под хвост! — закричал Агафопод и, захохотав, выскочил на крыльцо. Когда его огромная фигура появилась в дверях, Гэматагин и Кальтэк — пастухи Аренкау — присели за поленницей дров. Агафопод несколько секунд постоял, придерживаясь за косяк. Свежий воздух подействовал на него отрезвляюще. Поп осмотрелся, стараясь сообразить, где он и что с ним происходит, и как бы забыл о своем негодовании сделкой Мартинсона и Аренкау. Он почувствовал прилив радости, раскинул руки:

— Благодать-то какая!

Мартинсон попытался втащить Агафопода в дом, но тот отшвырнул его огромной ладонью, добродушно произнес:

— Изыди! — и зашагал от фактории.

Попа бросало из стороны в сторону, он что-то бормотал, кому-то грозил пальцем, а потом вскинул всклокоченную голову и во всю мощь своей широкой груди запел:

В нашем саде, в самом заде.

Вся трава помятая…

Вслед за частушкой Агафопод пускался в пляс, спотыкался, падал, поднимался и, не отряхивая пыль и грязь, начинал новую частушку. Вокруг него собрались дети. Взрослые только посмеивались или укоризненно качали головами.

Мартинсон, выругавшись, послал вслед Агафоподу Гэматагина и Кальтэка, наказав им доставить попа домой. Чукчи неохотно послушались, не зная, как они исполнят наказ Мартинсона. Агафопода они нагнали около государственного продовольственного склада. У попа начался новый приступ веселья, и он запел:

Бывали дни веселые,

Гулял я, молодец…

На шум вышел из склада вахтер Чекмарев, крепко сбитый, точный в движениях, с внимательно-изучающим и в то же время чуть насмешливым взглядом. Был он без головного убора, и русые волосы чуть рассыпались.

При виде пьяного попа в его умных глазах мелькнула усмешка. Он окликнул одного из чукчей, шагавших за Агафоподом на почтительном расстоянии:

— Эй, Гэматагин, с чего это наш святой отец веселится?

— Американ водкой поил. Много пил, с Аренкау говорил.

— С Аренкау? — насторожился Чекмарев. Он пригласил чукчу зайти к нему. Гэматагин оглянулся. Агафопод уже подходил к своему дому.

— Сам дойдет, — успокоил Чекмарев и позвал: — Иди, табаком угощу.

Гэматагин, поколебавшись, вошел следом за Чекмаревым в полупустой склад. Небольшие кучки товаров лежали на полках и полу. За столиком сидел темнолицый, хмурый чуванец Камерный. Чукча побаивался этого малоразговорчивого, всегда сердитого, как ему казалось, человека.

— Почему поп шумит? — спросил Каморный.

— Подпил у Мартинсона, — Чекмарев протянул Гэматагину раскрытую коробку золотистого табака. — Набивай трубку!

Гэматагин присел на корточки. Затягиваясь, он молча смотрел на Чекмарева и Каморного. К Чекмареву он испытывал доверие и теплые чувства. Василий Михайлович вот уже год, как появился в Марково, и не было человека, который о нем сказал бы хоть одно плохое слово. Чекмарев каждому готов помочь и делом и советом. А больше всего его ценили за то, что он никогда никого не обвешивал, не обсчитывал.

Но вот к Каморному чукча относился настороженно. Он давно объявился в здешних местах, назвался золотоискателем, много бродил по рекам и долинам, ковырялся в земле. Вечно хмурый, от людей держался как-то в стороне. Гэматагин колебался — рассказать или нет о том, что он подслушал у дверей Мартинсона? Чекмарев положил конец его сомнениям:

— Так о чем же говорили Мартинсон и Аренкау?

Гэматагин вынул изо рта трубку. Раз Чекмарев просит его говорить, значит, можно, и чукча подробно, не упуская ни одной детали, рассказал все, что подслушал.

— Сволочи! — ударил Каморный кулаком по столу, когда Гэматагин умолк. Лицо Давида исказилось гневом. — Хуже гнуса эти торговцы и богатеи. Кровососы! По десять шкур готовы содрать с человека.

— А ты не шуми, в компанию к Агафоподу не напрашивайся, — рассмеялся Чекмарев. — Дело серьезное. Тут не шуметь надо, а думать и решать.

— Чего там думать! — вскипел Каморный, и взгляд его небольших глаз стал жестким. — За шиворот всех их и в Анадырь, пока река льдом не покрылась. А покроется — прорубь продолблю.