Пламя над тундрой - [128]

— Да глаза у вас так и светятся, а лицо, как в престольный праздник.

— Будет праздник, будет, Василий Николаевич, — Мандриков понизил голос, подошел ближе к Рыбину. — Колчаковская армия разваливается, бежит.

— Нам-то что, — вздохнул Рыбин. — Далеко все это от нас.

— И здесь наступит свобода, — в голосе Мандрикова звучали радостные и торжественные нотки. — Скоро!

— Кто ж ее, свободу, нам подарит? — Рыбин пристально следил за Мандриковым, что-то угадывая за его словами.

— Сами возьмем, — с такой убежденностью проговорил Мандриков, что Рыбин больше не сомневался в правильности и искренности его слов. Мандриков, убедившись, что за ними никто не следит, быстро и незаметно сунул Рыбину туго скатанную в трубку бумагу.

Передай Булату. Завтра будь на этом же месте.

Они расстались. Рыбин быстро погнал упряжку. Бумага в рукаве жгла ему руку. Когда Ново-Мариинск скрылся из виду, он остановил нарты между сугробами, быстро достал тонкую бумажную палочку.

Так Михаил Сергеевич свертывал листовки на случай, если бы Рыбину пришлось их выбросить. Тонкую, твердую, как карандаш, палочку можно было легко воткнуть в снег, и она не была бы заметна.

В трубочке оказалось два небольших листочка. На первом был текст листовки. Василий Николаевич торопливо пробежал ее:

«Товарищи шахтеры! Час вашего освобождения приближается! Владивостокский областной комитет РКП(б) призывает вас готовиться к вооруженному восстанию против Колчака и его сатрапов…»

Немного успокоившись, Рыбин прочел второй листок. На нем было всего три строчки: «Племяннику исполнилось пятнадцать лет. Приходи всей семьей на день рождения. Погуляем тихонечко, чтобы не беспокоить соседей. Они скоро уедут в тундру».

Рыбин ничего не понял и перечитал записку. «Шифровка», — догадался он и снова скатал листки в трубку, спрятал их и поднял упряжку.

На копи он приехал позднее обычного. Колчаковский милиционер, изнывавший от скуки, подошел к нему:

— Табак найдется?

Рыбин протянул ему кисет. Милиционер подмигнул:

— Клюкнул вчерась, что ли, у Катьки Толстой, проспал. Морда-то у тебя вся красная. А?

— Было дело, — солгал Рыбин, думая, как отвязаться от милиционера. — Голова болит.

Опохмелиться надо, — авторитетно сказал милиционер, проведя языком по скрученной цигарке. — Как рукой снимет.

— Раздавим бутылочку? — предложил Рыбин. Он порылся в кармане и вытащил несколько смятых бумажек. — Тут хватит и на закуску. Сходи, принеси!

Булат, наблюдавший за этой сценой, рывком высыпал уголь из тачки, подошел к Рыбину и громко, чтобы слышали окружающие, спросил:

— Табачком не угостишь?

— Закуривай, — протянул Рыбин кисет.

Булат вынул из него листовки и ловко переправил в карман. Он нагнулся, прикуривая у Рыбина, все еще сидевшего на нарте:

— Листовки теперь передавай Мальсагову. Нельзя нам все время встречаться.

— А какой Мальсагов? — спросил Рыбин.

— Татарин. Он сам к тебе подойдет. — Булат неторопливо отошел от Рыбина и, взявшись за ручки своей тачки, вернулся в шахту.

О листовке стало известно в уездном управлении. Громов неистовствовал. Какие-то смутьяны снова подняли голову.

— Я пок-кажу им! — заикаясь от волнения, кричал Громов. — Я покажу им. Всех расстреляю!

— Всех не надо. — Суздалев поправил пенсне. — А двух-трех для острастки надо. А болтовня о восстании — че-пу-ха!

— Поезжайте на копи, — горячился Громов. — Нет, я сам. Я возьму их за глотку. Я узнаю, откуда листовки. Мерзавцы! Я еду!

— Это будет ошибкой! — сняв пенсне и осторожно протирая стекла, возразил Суздалев. Он говорил медленно, рассудительно. — Надо действовать иначе.

— Как они узнали об отступлении Колчака? — горячился Громов. — Учватов клянется, что, кроме него, никто не принимает телеграмм.

— Учватов вне подозрений. Очевидно, на радиостанции есть большевики, — заметил молчавший до сих пор Перепечко.

— А, наконец заговорили и вы. — Громов напустился на Перепечко. — Вас же Стайн и Струков оставили за себя, а вы хлопаете ушами! Вы офицер, который…

— Я попрошу без оскорблений, — вскочил со стула побледневший Перепечко. В кабинете стало тихо. Никто не ожидал такой смелости от Перепечко, который против своего обыкновения был трезв. Громов примирительно спросил:

— Что вы можете сообщить?

— То, что листовка появилась вчера на шахте после того, как там побывал возчик угля Рыбин.

— Взять его, мерзавца! — крикнул Громов.

— Придется подождать, — возразил Перепечко.

У меня нет еще уверенности, что именно он привозил листовки. Надо захватить его с поличным.

За Рыбиным была установлена слежка. Утром, в пятницу, к Перепечко пришел невзрачный, обросший бородой Еремеев с красными от трахомы глазами.

— Ну? — спросил его Перепечко.

— Рыбин с кладовщиком из государственного склада на улице встретился и получил от него что-то.

Перепечко довольно потер руки:

— Кончик пойман! Теперь и всю веревочку вытащим.

— Куда поехал Рыбин?

— На копи, — ответил Еремеев, протирая слезящиеся глаза краем грязного рукава.

Перепечко был доволен своим «агентом» (как он называл своих доморощенных шпионов). Еремеев мелкий торговец и спекулянт, не брезговавший при случае и разбоем. Он сразу же согласился на предложение следить за Рыбиным, как обычно соглашаются на подленькое дело люди с нечистой совестью. К тому же здесь можно было поживиться.