Пламя над Персеполем - [39]
Но час пробил, и земля, задремавшая было в межвременье, внезапно пробудилась — наступило время кушан. Они явились из-за Гиндукуша, с бактрийской стороны; их вожди были искусны и храбры, удача сопутствовала им. Эти воины, опоясанные тяжелыми мечами, в долгополых развевающихся кафтанах, в шароварах, заправленных в сапоги, которым были не страшны каменистые и песчаные азиатские тропы, легко захватили царство славного Менандра и приступили к созданию своей обширной империи. Когда именно приступили — неизвестно, во всяком случае не ранее второй половины I в. н. э. У них было многое или все, с чем можно начинать такое великое предприятие, — сила, богатство, энергия, память о древней иранской традиции и более свежие впечатления от греческих городов Бактрии. Теперь, перевалив горные хребты на северо-востоке, они увидели другие города, не столь развитые, но все-таки очень похожие на те, бактрийские; и тогда, не теряя времени, они принялись за дело.
Некоторые результаты их усилий нам известны. Новые хозяева умели не только захватывать с боя, но и щедро платить. Они вербовали художников и ремесленников отовсюду — с берегов великих рек в северных степях, с иранских территорий, откуда пришли сами, из умирающих городов Греко-Бактрии с их обветшалыми коринфскими колоннадами и поблекшими эллинистическими статуями вроде тех, что начал открывать Поль Бернар в айханумских раскопках, и, может быть, из римских колоний Западной Азии. Так, в иной обстановке, подстрекаемое иными стимулами, оживало и облекалось новой плотью бессмертное дело Александра и его преемников. В кушанское время процвела торговля, предметы роскоши стекались со всех концов земли в сокровищницы Беграма у подножия Гиндукуша — стекло, бронза, лепной штук из Египетской Александрии, драгоценная слоновая кость из Матхуры, лаковые чаши из Китая. Покупали вещи и покупали мастеров — это было в обычае. Разнообразными путями шло становление ганхарского искусства, и процесс этот, по-видимому, тесно связан с историей государства Кушан, которое достигло высшего развития при императоре Канишке I, приблизительно в начале II в. н. э. Дата правления Канишки — классическая проблема в истории Индии; по некоторым данным можно предположить, что в 128 г. н. э. он, во всяком случае, находился на троне. Гораздо лучше мы осведомлены о его деяниях и его личности. Лишь немногие монеты сохранили для нас энергичную бородатую физиономию царя. Статуя Канишки в Матхуре (рис. 32), к сожалению, лишена головы. Но, чтобы понять его нрав и склонности, достаточно увидеть этот кафтан и огромные сапоги, вызывающе развернутые носами в сторону, эту массивную палицу и меч в ножнах, схваченный твердой рукой. Монументальная надпись в его царском святилище в Сурх-Котале демонстрирует кушанскую письменность, основанную, конечно, на бактрийских эллинистических источниках. Его золотые монеты чеканились по римским стандартам (впрочем, они могли быть просто надчеканенными римскими монетами); на них помещены рядом западные и восточные божества и часто император Рима — удивительная смесь! Словом, это был восточный монарх, восточный ум, в котором соединились любопытство и решимость, упрямство и готовность перенимать. Ему пристало быть покровителем искусства эклектического и в то же время чрезвычайно действенного, появившегося внезапно, как взрыв, эрзац-искусства, искусства-эсперанто, которое использовало принципиально различные идеи и формы и тем не менее блестяще решило свою главную задачу — превратилось в средство массовой коммуникации, чем и объясняется его невероятная продуктивность.
Но определить источники и воздействия, формирующие искусство, еще не значит дать ему исчерпывающую оценку. Между тем даже время, когда были разыграны эти богатейшие историко-художественные импровизации, не определено с надлежащей достоверностью. И все же каково значение гандхарской школы? Велик ли ее вклад в историю мирового искусства? Обсудить этот вопрос нужно, хотя суждение наше может показаться субъективным.
Я только что назвал гандхарское искусство орудием массового общения. В самом деле, одна из главных его черт — удивительная плодовитость. Даже теперь мало-мальски опытному собирателю нетрудно составить коллекцию его образцов. Всем, кто имел дело с этим искусством, знакомо своего рода пресыщение им, которое раньше или позже, но приходит. Несмотря на высокий уровень мастерства, на разнообразие сюжетов, материала и связей со многими художественными школами, искусство это отличается строгостью, целеустремленностью и весьма редко позволяет себе светскую тематику. Оно кажется несколько монотонным, что можно объяснить функциональной двойственностью его произведений.
С одной стороны, гандхарское искусство учило благочестию. Его будды, стоящие или сидящие в позах медитации или поучения, многочисленны, как наши статуи Мадонны или Христа. Тысячи изображений на камне, штуке, глине, часто примитивные, иногда высокохудожественные, представляют тысячи буддийских историй и легенд, как религиозная живопись на стенах христианских церквей, как многоцветные витражи соборов бесконечно повторяют сцены из Священного Писания, дидактические, нередко наивные, исполненные на различных уровнях мастерства. Аналогия эта достаточно правомерна и сама по себе является ответом на вопрос о значении гандхарского искусства. Я считаю нужным повторить и настаиваю, что искусство такого рода на Востоке и на Западе говорило общепонятным языком картинок и символов с огромными массами людей, преимущественно неграмотных.
