Пламя над Англией - [38]

Робин снова поинтересовался, забывает ли хоть что-нибудь этот человек.

– Спустя несколько месяцев Фильяцци отправится из Лиссабона в Мадрид. К тому времени твоя служба королевству должна быть выполнена, и ты снова поедешь в свите Фильяцци, чтобы заняться собственными делами.

– Я сделаю все, что смогу, – сказал Робин.

– Тебе понадобится итальянское имя.

Робин вздрогнул.

– Свое ты оставишь на границе Италии, – продолжал Уолсингем. – А новое имя не должно привлекать внимания.

– У меня оно есть, – усмехнулся Робин.

– Ну, давай послушаем.

– Карло Мануччи!

Это было имя персонажа пьесы, которого Робин когда-то играл.

Теперь ему придется играть другую роль, где также потребуются хитрость и коварство. С этой ролью он должен справиться лучше, так как в случае провала его ожидает костер. Но прежнее имя подойдет.

– Карло Мануччи, – повторил Уолсингем, записав имя в книжечке. – Ну, что же, звучит не хуже других.

Сэр Френсис Уолсингем в течение своей карьеры сделал немало ошибок. Он был не прав, когда хотел передать часть казны Елизаветы делегации Нидерландов, когда убеждал ее расходовать деньги на нищих и алчных шотландских лордов. Но, возможно, он никогда так не ошибался, как теперь, сказав Робину, что имя Карло Мануччи звучит не хуже других.

– Но ты не должен подписывать этим именем свои письма, – предупредил секретарь. – Ты будешь посылать их с посольской печатью во Флоренцию, адресованными мистеру Артуру Грегори в мой лондонский дом.

– Я запомню, – сказал Робин.

– А подписываться будешь «Д. 1».

– «Д. 1», – повторил Робин.

Сэр Френсис сделал паузу.

– Как правило, – снова заговорил он, – я не позволяю одним моим агентам знать других. Ради собственной безопасности они должны действовать абсолютно независимо. – Уолсингем не стал пускаться в объяснения, но все и так было ясно. На допросе арестованный может рассказать только то, что ему известно. – Но в Кадисе у Медины-Сидонии[95] будет еще один мой человек. Фильяцци знает о нем, и, если понадобится, он вас познакомит.

Секретарь захлопнул книжечку и положил ее в ящик бюро. Робин поднялся. Беседа была окончена.

– Вы не дадите мне никаких дополнительных инструкций, сэр?

– Нет, – ответил Уолсингем, запирая ящик. – Хотя постой! Есть еще кое-что, но это настолько само собой разумеется, что едва ли нуждается в словах. – Стоя у бюро спиной к Робину, он бросил через плечо:

– Ты не скажешь ни единого слова о своей миссии ни одному человеку – ни мужчине, ни женщине, ни юноше, ни… – последовала небольшая пауза, во время которой он вынимал ключ из замка, – …девушке.

Немедленного ответа не прозвучало, хотя Уолсингем явно его ожидал, все еще стоя спиной к Робину и делая вид, что возится с бюро. В конце концов, он все-таки получил ответ и, весьма вероятно, как раз тот, который предвидел, хотя он едва ли соответствовал его желаниям.

– Это невозможно, сэр. Один человек должен знать обо всем.

Сэр Френсис тяжело вздохнул. Черт бы побрал все любовные истории!

– Я кое-что слыхал об этом человеке, – сказал он, поворачиваясь.

Уолсингему была нужна молодежь с ее смелостью, решимостью, энтузиазмом. Но вся беда заключалась в том, что молодости неизбежно сопутствует любовь. Единственной девушкой, которой секретарь мог бы доверить любую страшную тайну, была та, которая занимала английский престол и обладала ниспосланным свыше разумом, способным дать правильную оценку любому плану. Что касается остальных, то здесь обычная неверность в любви может все погубить. Если бы Синтия Норрис, о которой Уолсингему сообщил мистер Грегори из Лайма, не смогла бы из-за какого-нибудь насморка приехать в Хилбери-Мелкум, секретарю не пришлось бы сейчас пускаться в утомительную, но необходимую дискуссию.

– Эта юная леди – соседка Бэннетов?

– Совершенно верно.

– И обе семьи дружат?

– Это также справедливо.

– И если бы юная леди согласилась, то семьи объединила бы более тесная связь, нежели дружеская?

– Увы, это так, – сердито проворчал Робин.

– Тогда тебе не следует забывать, что Бэннеты – предатели, хотя ее величество в своем милосердии смотрит сквозь пальцы на их измену. Впрочем и я тоже, потому что сэру Роберту Бэннету время от времени приходят из Франции письма, содержание которых, благодаря нашему другу мистеру Грегори, мне удается узнавать первому. Но если мисс Синтия, на минуту утратив бдительность, намекнет кому-нибудь из Бэннетов о твоей миссии, Карло Мануччи отправится на костер.

– Она никогда этого не сделает!

– И вместе с ним старый нищий, сидящий на ступенях церкви Святой Девы Альмуденской – мой друг и твой отец, чей дом у моря ожидает его возвращения, – безжалостно закончил Уолсингем.

– Она будет молчать, – воскликнул Робин, и в его голосе послышалась мука, – как бы они ее не обхаживали!

– Каждую секунду ей придется следить за своей речью, даже просто за взглядом. К чему подвергать ее такому испытанию?

– Для нее было бы худшим испытанием, если бы я уехал, не сказав ни слова, думать, что я, словно ничтожный хлыщ, играл ее чувствами.

– А она может так подумать? – быстро осведомился Уолсингем.

В этом вопросе заключалась ловушка для Робина. Если Синтия может заподозрить его в столь недостойном поступке, должен ли он ценить ее так высоко? Если она способна сразу же вынести о нем неправильное суждение, имеет ли он право доверить ей хранить свою тайну? Если она ошибочно примет его за изменника, не может ли она точно также принять изменника за друга? Но Робин был честен, даже зная, что это пойдет не на пользу его доводам.