Пламя и ветер - [17]

— Сколько я вас искал! — рассказывал Иероним. — Написать вам письмо я не мог, потому что жил под чужим именем, чтобы меня не взяли в солдаты. Правда, меня потом все-таки нашли, но было уже поздно: я работал акробатом и разбился, четыре месяца пролежал в пардубицкой больнице. Лечили меня, как только могли, да новую руку все-таки не приставишь: вот, поглядите, я ее еле сгибаю. В больнице и узнали, что я дезертир. Ну, дали мне три месяца тюрьмы, когда я выписался, — на том дело и кончилось. А в тюрьме было не так уж плохо.

— Стало быть, у тебя не отнимут патента, раз ты с господами военными разделался вчистую? — обрадовалась мать. — Патент ведь у нас все еще на тебя, но теперь-то его не смогут отнять.

— А разве хотят?

Мать рассказала Иерониму, как обстоят дела. Мол, у них уже силы на исходе, они почти нищие.

— Ну так вот что, цирк Зруцкого беру в свои руки я, что бы там ни сказал пан Гарван! — объявил Иероним. — Пусть это все знают.

Воцарилось торжественное молчание. Жанетта поцеловала брата в голову.

— Ты, стрекоза, — притянул он ее к себе. — Ишь какая стала барышня! Могла бы и в «Глобусе» выступать, я бы тебе устроил ангажемент. Там как раз нужна ловкая девчонка.

— Никуда я не пойду, раз ты теперь с нами. Не хочу! Навсегда останусь с тобой и с мамой!

Иероним засмеялся.

— И со мной! — раздался незнакомый голос.

Все оглянулись. Поодаль, обхватив колени, сидел Альма. Гарвановы еще раз засмеялись и продолжали разговор.

— А ты не женат? — спросила Иеронима мать.

— Нет.

— И не смей, — сказала Жанетта. — Женись на мне!

— Нет, нет, я на тебе женюсь! — забубнил Альма, встал и подошел ближе.

— Пусть убирается, я его боюсь, — капризно протянула Жанетта.

— Беги домой, не то влетит так, что не обрадуешься! — прикрикнула на него Ружена.

Альма струхнул.

— А собака ме-меня не укусит?

— Не укусит, если уберешься подобру-поздорову, дурень, — спокойно сказал Иероним. — Беги, а то отниму у тебя шляпу.

Альма пустился наутек, оборачиваясь на ходу.

Гарвановы стояли, глядя на него, и хохотали. На вершине холма Альма обернулся в последний раз и увидел, что в открытой двери фургона появился старый хозяин цирка и закричал что-то, а потом повалился наземь.

В этот момент снова взметнулся ветер и разразилась гроза; гром прогремел над самой головой Альмы, и хлынул проливной дождь. Придерживая шляпу, Альма помчался, продираясь сквозь сплошную пелену воды. Где укрыться в чистом поле? Добежать бы до заброшенного кирпичного завода Карштайна или до стога Фассати.

Ослепительно сверкнула молния. Словно рука титана схватила Альму и отшвырнула в сторону. Он потерял сознание.

Очнувшись, Альма увидел, что лежит в мокрой и побитой дождем ржи, рядом с поваленным телеграфным столбом.

Он не мог сообразить, что с ним произошло.

Снилось мне все это, что ли? Какой красивый и страшный сон!

Собравшись с силами, Альма поднялся, ноги у него дрожали, но боли он не чувствовал, только сильную усталость. Вдруг он схватился за голову, — о ужас, шляпы нет!

Драгоценный подарок Фассати — шляпа лежала на обочине, за канавой, вся промокшая, но, слава богу, целехонькая.

У Альмы отлегло от сердца. Он нахлобучил ее и радостно усмехнулся: что, собственно говоря, случилось? Ровно ничего!

Небо прояснилось, грозы и след простыл, пылающее солнце опускалось за привлтавские холмы.

Послышалось постукивание колес. Тряпичник Банич, высокий, тощий, бородатый мужик вел на поводу собачью упряжку. Псы высунули языки и дышали из последних сил. Сам Банич, его собаки и тележка были совершенно мокрые и блестели в лучах заходящего солнца, будто покрытые золотистой чешуей.

Альма поздоровался, сняв намокшую шляпу, как делают при встрече солидные люди, но Банич не ответил, даже не взглянул на парня, словно и не видел его.

«Важничает! — подумал Альма. — И с чего он так важничает? Торопится-то как! А куда? Может, у него в Тужинке есть берлога?

Еле передвигая ноги, Альма добрался до Червеных холмов и свернул по разбитой дороге прямо в поле. Дойдя до стога, он на четвереньках вполз в него, как зверь в нору.

Так кончились его скитания в поисках красоты и любви.

Глава третья

1

Серп луны побагровел и утонул во мгле.

Звезды вспыхнули еще ярче, а петухи на насестах ветхих курятников, прилепившихся к стенам амбаров и домиков Ранькова, словно по уговору закукарекали в третий раз.

Просыпайтесь, лежебоки!

Прислуга, батраки и поденщики уже ворочались на своих соломенных подстилках, протирали глаза и недовольно сопели. Только, только мы угрелись и заснули, и вот, изволь вставать раньше всех, запрягать коней и волов, браться за мотыги и лопаты, за пилы и топоры.

Просыпайтесь, лежебоки!

Дерзкий петушиный призыв достиг и ушей Альмы, спавшего в стогу на Червеных холмах, возвышающихся над Раньковом. А может быть, его разбудил писк мышей?

Альма высунулся из стога и вдохнул чистый воздух. Лохмотья на нем были еще влажные, но он не замечал этого.

Чуть просвечивающая темнота покрывала цветущую землю, нивы, сбегающие по косогорам к железнодорожному полотну и к городу. Тихо, будто в сладкой полудреме, закричала перепелка, ей откликнулась куропатка.